Да ведь нам хватает! Слава Богу, и едим, и пьем изрядно, и одеваемся не в шкуры звериные!
Анна Николаевна вгляделась на него пристально, как бы желая постигнуть, в самом ли деле он младенец или только прикидывается таким.
Послушай, Кирилл! сказала она, понизив голос. Ежели так жить на свете, не знаючи, что́ собственно у тебя под носом делается, так можно завтра и по миру пойти. Доходов у тебя двадцать пять в месяц, а проживаете вы пятьдесят Понимаешь ты?
Кирилл посмотрел на нее исподлобья, покраснел, как-то съежился и крепко скомкал полу рясы, которою перед тем играл.
Это все Мура виновата Я не знал! проворчал он и, быстро поднявшись, прибавил: Благодарю вас за сообщение, Анна Николаевна! Мы это изменим!
То-то, изменим! Разумеется, изменить надо!.. Я не к тому, Кирилл, говорю, чтобы мне было жалко или что. Только ж это непременно надо, чтобы на черный день оставалось. Я только так, советую.
Кирилл смотрел в окно и молчал. Анна Николаевна, убедившись, что произвела сильное впечатление, вышла на крыльцо к чаю.
Что ты так долго? спросила ее Марья Гавриловна.
Нет Так У меня, знаешь, башмак узкий Пока натяну на ногу
Кирилл долго оставался один в комнате. Когда, наконец, он вышел, было уже темно, и Анна Николаевна не могла разглядеть выражение его лица.
На другой день утром теща уехала в город, захватив с собою «капитал», чтобы его в банк положить.
Это вернее будет, сказала она Муре. Впрочем, она оставила четыре сотни «на всякий случай». Уезжая, она не сказала Кириллу ни одного наставительного слова, полагая, что и так довольно Муре же она шепнула, отозвав ее в сторону:
Я желаю тебе, Мария, счастья и надеюсь, что так оно и будет. Но в случае ежели что, cию минуту приезжай ко мне. Все, что у нас есть, тебе принадлежит!..
«Ничего мне не надо. Что бы ни случилось, я останусь с Кириллом!» подумала Мура, и когда мать отъехала, она подошла к мужу, взяла его под руку и тихонько произнесла:
Ты знаешь, Кирилл я
Она не договорила и покраснела. Кирилл нежно поцеловал ее руку и сказал:
Бедная моя Мурка!..
IXМура! Я хотел бы сосчитать, сколько нам стоит жизнь! Это любопытно! сказал однажды Кирилл.
Мура догадалась, что это «мамочкино дело»; но видя, что он действует не прямым путем, а дипломатическим, решила и со своей стороны пустить в ход хитрость.
Изволь! сказала она, взяла карандаш и бумагу и принялась громко высчитывать. Пользуясь полным неведением Кирилла, она ставила на все цены наполовину меньше. В конце концов вышло, что они проживают около двадцати пяти рублей в месяц, то есть почти столько же, сколько зарабатывают. Получился даже какой-то остаток в несколько десятков копеек.
«Эге! значит, Анна Николаевна сказала это так себе, для острастки!» подумал Кирилл и рассказал Муре о своем разговоре с протоиерейшей.
Ты же видишь эти цифры! чрезвычайно правдивым тоном ответила Марья Гавриловна.
Результатом этого разговора было то, что Фекла продолжала возмущаться хозяйственными порядками в доме настоятеля и все осталось по-прежнему.
Прошло уже четыре месяца с тех пор, как Кирилл поселился в Луговом. Отношения его к прихожанам и к причту настолько уже определились, что отец Родион, все время рассчитывавший, что «молодой человек в разум придет», однажды сказал отцу Симеону и Дементию:
Нет, это не молодость, а загвоздка, други мои! Вот оно что!
Именно, отец Родион, загвоздка, согласились причетники, и притом каверзная!
Это надобно переменить! объявил отец Родион.
Обязательно! подтвердил причт.
И в самом деле, надо было подумать об этом. Луговские прихожане не только пользовались новыми порядками, а прямо злоупотребляли ими. Люди далеко не бедные давали за большие требы пустяки. Иной за погребение совал гривенник. Сначала для причта это уравновешивалось тем, что в седмицу отца Родиона они драли вдвое больше. Но в последнее время прихожане стали хитрить. Они всеми силами старались оттянуть требы так, чтобы они приходились на седмицу настоятеля, оставляя отцу Родиону только самые неотложные. В эту осень из двух десятков венчаний каких-нибудь пять-шесть пришлись на долю отца Родиона; остальные пошли к Кириллу. Обычай платить «сколько можешь» очень понравился луговским прихожанам.
Когда отец Родион убедился, что «тут не молодость, а загвоздка», он одел парадную рясу и камилавку и в таком официальном виде отправился к настоятелю. Уходя, он сказал матушке, что намерен «хорошенько поговорить с ним».