На следующий день повторилось то же самое, и на третий, и на четвертый. И тут я почувствовала вдруг, что с Генрихом мне не совсем комфортно. Я всё время ожидала от Генриха чего-то особенного некой разновидности открытия, позволяющей пренебречь приличием. А он оставался таким, как все. Открытия не получалось. Он много говорил, он был порой остроумен, с его языка то и дело срывались сочные метафоры, точные сравнения. Он пытался меня развеселить, и порой ему это удавалось. Но мне всё равно было грустно. Я почувствовала, что начинаю заболевать этой чисто русской болезнью грустить ни с того ни с сего, потому что уже привыкла к бессмыслице сельской жизни, к простому, а точнее, поверхностному взгляду на сложные для понимания проблемы. Скорее всего, причислить меня к натурам чрезмерно чувствительным было нельзя, я считала себя холодной и рассудительной, без особого восторга воспринимающей чисто философские пассажи. Хотя гедонисткой я в то время не тоже была. Я привыкла стойко сносить все тяготы судьбы и из многих мучительных ситуаций выходила с честью только потому, что умела терпеть, была выносливой как лошадь и этим гордилась. Но слушательница из меня была плохая, неблагодарная.
Так произошло, когда я потеряла брата. Я остро почувствовала это. Я изменилась, причем как-то очень глубоко и непоправимо. Многим женщинам, я думаю, знакомо это чувство чувство растерянности после беды. Я тоже испытала нечто подобное. Я знала причины этой перемены, но не могла их объяснить.
Однажды, проходя мимо дома Венгеровых в вечерней полутьме, мы с Генрихом увидели на далеком, едва освещенном крыльце, влюблённую пару. Брата, конечно, я узнала сразу, но Соня на этот раз показалась мне какой-то другой, не такой как прежде. Волосы у неё не спадали до плачь, как обычно, а фигурной копной были взбиты вверх. Платье было короткое, без пояса. Соня стояла к нам задом, уткнувшись лицом в Сашину грудь и преданно обхватив его шею руками. Издали мне показалось, что у неё не такие уж узкие бедра. Вообще, она не замухрышка, а скорее соблазнительная женщина.
Целуются, вдруг сказал Генрих. И мне показалось, что они пошевелились. Заметили нас.
Вижу, ответила я шепотом.
А Софья издали выглядит ничего. Много лучше чем днем. Генрих немного помолчал и добавил: Днем она Блоковская незнакомка, а ночью Дама с камелиями.
Странно, едва слышно ответила я. И мы поспешили удалиться прочь. Я от стеснения быстро, он подчеркнуто медленно. Я озадаченно и отрешенно, он с обычной своей улыбкой, как будто ничего значительного не произошло. А может быть и правда не случилось ничего, просто раньше я слишком много внимания уделяла своим предчувствиям.
Генрих нашел, что я выгляжу удрученной и решил рассказать мне анекдот.
Рассказывай, согласилась я.
О влюбленных.
Я слушаю.
Так вот, приходит на прием к врачу один мужчина и говорит: «Доктор я так волнуюсь, так волнуюсь». «Почему», спрашивает доктор. «Мне изменяет жена, я это точно знаю, объясняет мужчина, а рога у меня почему-то не растут»? Доктор посмотрел на него удивленно и говорит: «А они и не должны расти, это, знаете ли, образное выражение такое». Мужчина облегченно вздохнул и ответил: «Спасибо доктор. Вы меня успокоили, а то я уже начал волноваться, может кальция в организме не хватает». Генрих после этого рассмеялся, а мне почему-то было не смешно. Я шла и думала о своем.
Вечер был тихий, тёплый, какой-то парной. В школьном парке, на бугре, кричали грачи. Алая полоска заката всё ещё теплилась на западе и тени домов были дымчато-сизые, а заборы белесые и плотные как стена. Сквозь силуэты кленов на улице виделся край речного затона, мост над речкой, купола коричневатых тополей на фоне неба. И на ум почему-то пришли странные строчки стихов, когда-то мной прочитанные и всплывшие в памяти невзначай.
В камышах, как в ушах,
Засвистел коростель,
И запела душа,
Позабыв про постель
А на следующий день я узнала, что Сони в городе нет. Она три дня назад уехала к бабушке в небольшую лесную деревушку под названием Максанка. Максанка находилась примерно в тридцати километрах от города, на высоком песчаном холме, заросшем редкими золотисто охряными соснами. Там всегда жали только лесники, пасечники и охотники. Я там была всего один раз в раннем детстве и хорошо запомнила, как сладко ступать босыми пятками по теплому и пушистому лесному песку. Какие там прекрасные сады, как много везде ярко-желтого сухого солнца.