Беда в том, что не желает человек оставить у ворот мирское бремя тюки, свертки, авоськи, сумки, мешки с богатством и страстями мира. А вместо этого «тяготу свою, в которой сам суть виновен, возвергает на царство божье». «Не лай на открытые ворота блаженства! Открытые ворота не виновны суть малости спасаемых». Да и кого винить, что в открытые двери налегке не входят; что уподобляются дрозду, который, увязая в своем помете, становится легкой добычей охотника; что в сердечной бездне рождают сами легионы темных духов?
«Воля вот ненасытный ад и яд всему», говорит Сковорода и делает принципиально важное замечание: «Не одна, но две воли тебе даны. Две воли есть сугубо естественный путь правый и левый. Но вы, возлюбив волю вашей больше воли божьей, вечно сокрушаетесь на пути грешных. Не сам ли ты причина?»
Невозможно «правое» без «левого». Господь сотворил смерти и жизнь, добро и зло, нищету и богатство и слепил их воедино. Это единство для Сковороды является напряженной реальностью, неоспоримым фактом реально богом данное добро и реально богом же данное зло. Своего противника в споре, Даймона, Сковорода называет «врагом и другом» одновременно и даже просит прощения, что «нужда заставила и на него ополчиться».
Все слито воедино. Настоящим символом этого двуначалия станет библейский Змий.
В 1791 году Сковорода преподнесет М. Ковалинскому «Потом Змиин» диалог Души и Нетленного Духа. С этой книжечкой приключилась своя история. «Я эту книжечку написал в Бурлуках, забавляя праздность. Она была украдена. Но я, напав на список, исправил, умножил и кончил». Кому понадобилась рукопись Сковороды неизвестно. Но на «автографы», к счастью, не разошлась. К тому же многие знакомые Сковороды стали побаиваться его размышлений и даже видели в них «искушение змиево», которому «поддался» философ.
Не могла, к примеру, не смутить ирония Сковороды в части трактовок Священного писания. «Очень нам смешным кажется сотворение мира», говорит один из сковородинских героев и добавляет, что этот мир существовал и прежде, чем Моисей «слепил книгу бытия». Слишком обширен список «библейских несуразностей», приведенный Сковородой. «Возможно ли, чтоб Енох с Илиею залетели будто в небо? Сносно ли натуре, чтоб остановил Навин солнце? Чтоб возвратился Иордан, чтоб плавало железо? Чтоб дева по рождестве осталась? Чтоб человек воскрес?..»
Но позднему Сковороде не до шуток и тем более не до мнимой оригинальности или желания прослыть «опаснейшим чудаком».
«Библия есть и Бог, и змей, говорит он удивительные вещи. Знаешь ведь, что змей есть; знай же, что он же и Бог есть Юрод, но премудр. Зол, но он же и благ»
«Почему же тебе тот змей чересчур страшен? продолжает Григорий Варсава. Он не всегда вредит и юродствует, но бывает и вкусный и полезный. Если нашептал Еве по-сатанински, может и Марии возблаговестить по-архангельски»
Много бед от змия. «Взгляни на весь сей земной шар и на весь бедный род человеческий. Видишь ли, сколь мучительным и бедственным потопом ересей, раздоров, суеверий, многоверий и разноверий волнуется, обуревается и потопляется. А сей же ведь весь потом не свыше нам дан, но адская змеиная челюсть, отрыгая, отрыгнула» В этом потоке и погряз человек, «как олово в водах»; земля слухом наполнена найдется ли место для мудрости?
Есть спасение от Змия и Сковорода исполнен «мистического оптимизма», жажды преображения тьмы в свет, нечестивого в блаженного, ядовитого в спасительного, мертвого в живого. Нужно, по завету, поднять «змея чудного сего» и вознести вверх, ввысь, ибо «он только тогда вреден, когда по земле ползает». Есть и условие. «Кто горы переносит и змея поднимает? Вера. Подними прежде не змеиное, но твое самое сердце к вечному. А змей во след твой самовольно вознесется в гору и повиснет на дереве».
Парадоксы Змия и парадоксы Сковороды суть то же. В своих неожиданных формулах и отождествлениях Сковорода, по словам В. Зеньковского, восходит к традиции древних гностиков. «Острая непримиримость зла с добром /для него/ есть факт, касающийся лишь эмпирической сферы, пишет исследователь. Различие зла и добра за пределами эмпирии стирается». Преодолеть зло возможно только через преодоление его эмпирической стороны. Для Сковороды совершенно очевидно, что непосредственные ощущения, безудержная игра красок мира и пороков человека застят путь преображения, не дают из «лживой земли блеснуть правде божьей».