«Он признал себя тем, чем был Христос», искренне поверил, что он не просто спаситель и исправитель человечества (наш герой мнит Христа своим предтечей), но и «призван быть его благодетелем». Кого здесь конкретно обманывает соловьевский антихрист? только самого себя. Истинному антихристу обманываться незачем, он изначально выступает противником Христа и сыном сатаны, он наделен знанием об этом, а не примериванием чужих одежд. В нашем же случае самообман, самообольщение, впадение в прелесть, «интеллигентский героизм» (если пользоваться термином С. Булгакова). Соловьевский антихрист мнит себя вселенским учителем, героем, тем, кто знает средство, как достичь общего благоденствия. Нового открытия для человеческой природы здесь нет можно вспомнить для примера судьбу Гоголя, чрезвычайно яркую, но далеко не единственную.
«Он возненавидел Христа поставил себя выше его он считал себя грядущим и пришедшим». На языке психиатров это называется манией величия, и в любой психиатрической клинике найдется хотя бы один «Христос». Никто не запрещал, к примеру, Маяковскому называть себя богом, Бальмонту Солнцем, Ницше Антихристом; но ведь и никто не признавал за ними «законного антихриста». Мы, вернее всего, имеем дело с гротеском человеческого воображения, где «все глядят в наполеоны». Соловьев, внимательный читатель Достоевского, в какой-то мере «антихристализировал» дрожащую тварь Родиона Раскольникова. Естественно, такого контекста традиция не предполагала.
Самовозвышение нашего героя обернулось для него приступом ярости (очень близким, кстати, с автобиографическим случаем выбрасывания икон из окна), сменившейся приступом жгучей тоски. В судьбе «канонического антихриста» такой психологической сцены, как раздумья у обрыва, принципиально быть не могло. «Нестерпимая тоска давила его сердце, описывает своего «сверхчеловека Соловьев. Вдруг в нем что-то шевельнулось: «Позвать Его, спросить, что мне делать? И среди темноты ему представился кроткий и грустный образ» /114/. Соловьевский антихрист, таким образом, призывает Христа в советчики и Христос, кроткий и грустный, приходит к нему, «горделивому праведнику»
Дальше ситуация разворачивается по-базаровски: «Он меня жалеет Нет, никогда!» Самолюбивый страх сделаться смирненьким, из гиганта превратиться в пшик, думать, «как бы умереть достойно», так начинает раскручиваться маховик гордыни. Гордыня превращает веру в ветошь и наш герой уже не верит в воскрешение Христа, ибо осознает над собой Его силу.
«И он бросился с обрыва»
Позволим себе игру условностей оборвем рукопись Соловьева, бросим его героя на острые камни: пусть умрет. Какова была бы оценка такой повести? Возможно, назвали бы ее сентиментально-клиническим случаем самовозвышением человека и трагедией его; можно назвать и гротеском индивидуализма; можно обнаружить ницшеанские нотки и т. д. Гора родила мышь и мы можем лишь пожалеть «гениального человека», «сверхчеловека», изъеденного собственным самолюбием. Если и говорить о глубинных деформациях традиционного образа антихриста, то вот одна из них Соловьев очеловечивает антихриста. Дьяволочеловек, как это заявлено в традиции, становится под пером Соловьева просто человеком и несет в себе не эсхатологическое зло, а частный порок. Наш герой, стоящий на обрыве, несчастный человек, доведенный своим ожиданием до отчаяния (Соловьев многократно говорит, что его герой ждет это одно из основных его действий до царствования). В этом состоянии от так же легко отрекается от Христа, как и бросается с обрыва.
«Но какая-то сила отбросила его назад».
Природа этой тайной силы, между тем, совершенно очевидна и в ней нет ничего неопределенного нашего героя подобрал сатана. В своем дьявольском монологе ночной «неведомый» гость внушает ему, что «тот нищий, распятый мне и тебе чужой делать твое дело во имя твое прими дух мой» /115/ Делает сатана и признание: «Я бог и отец твой». Сатана ждал тридцать лет и три года, чтобы наконец открыться «сыну» и отдать ему дух свой. А потому он не родитель, а «переродитель» нашего героя. «Уста сверхчеловека разомкнулись, два пронзительных глаза совсем приблизились к лицу его, и он почувствовал, как острая ледяная струя вошла в него и наполнила все существо его» /115/.
Следующий же день следует считать днем рождения антихристова добра первые страницы знаменитого сочинения «Открытый путь к вселенскому миру и благоденствию», книги, которая станет «всеобъемлющей и примиряющей все противоречия». И здесь интересна одна деталь: «Посетители и даже слуги были изумлены его (нашего героя) особенным, каким-то вдохновенным видом» /115/. Эта вдохновенность и настораживает слишком легко писалась книга, слишком одержим идеей всеобщего блага был ее автор и потому вряд ли отдавал себе отчет в том, что именно он пишет. Традиционному антихристу вдохновенность не присуща, ибо, как писал св. Кирилл Иерусалимский, он (антихрист) будет иметь ум крутой, безжалостный, кровожадный, холодный. Одержимость добром, даже если оно и «не по сущности», еще одна деформация традиционного образа антихриста (это подробно рассмотрено у Федотова).