Больше всего достается «гениальным» детям
На моей памяти было два таких «детских» мифа один связан с Никой Турбиной, другой с Викой Ветровой. К одному мифу руку приложил Вознесенский, к другому Евтушенко.
Отличало эту поэзию явная недетскость и особое желание смерти. Оно-то и отвечало требованиям иллюстрации детских неврозов. Барт был прав в одном: общество желало «явить гения» и гений не заставлял себя долго ждать приходил, сотканный из чужой поэзии. Ни Мину, ни Ника-Вика не имели в своих текстах личной мифологической основы, которая бы, пользуясь словом Н. Бердяева, их объективировала. Они остаются как некий общественный миф, для которого они лишь «детский» повод.
К слову, общественные мифы скоротечны потому-то ныне нет о них даже упоминаний
Впрочем, коль скоро мы заговорили о фетише, то есть в русской литературе один беспрецедентный случай Надсон. И коль скоро мы заговорили о детстве, то заметим, что именно 24-летний Надсон был как раз помечен печатью вечного ребенка, как и его современник Артюр Рембо.
Между ними было много общего: тот и другой из всех цветов предпочитали черный, тот и другой мыкались по жизни, а потому их муза была мистически-мытарской; они оба страдали нервными расстройствами, правда, первый наследственными, последний психоделическими; наконец, и тот, и другой завершили свой литературный путь «самоубийством» первого Судьба свела раньше срока в могилу, второго отправила торговать рабами и забыть о поэзии. Ни тот, ни другой не переступили своего мифического начала.
История Надсона была печальна и всем известна:
Я рос одиноко я рос позабытым
Пугливым ребенком угрюмый, больной
Детское наследство его оказалось тяжелым смерть отца в приюте для душевнобольных, самоубийство отчима (по той же причине), безденежье, мытарство, чужой дом; болезнь легких и чин подпоручика вот и все, что им было нажито. Об этом он и писал. Эта наивная правдивость и искренность пленяла
Возможно, этим бы и ограничился личный миф Надсона и остался бы безыскусной историей бледного и печального юноши, а возможно и затерялся бы вовсе сколько в России таких неизвестных надсонов: одним больше, одним меньше
Толчком к мифу о Надсоне, его второму рождению, стали две вещи: поэтическое безвременье в России (из поэтического соцветия середины Х1Х века оставался разве что А. А. Фет) и сама смерть Надсона: России было его чрезвычайно жаль
Тогда-то и было сказано Надсон есть поэт нашего поколения.
Единственная книга поэта разошлась мгновенно. Как пишет Бунин в «Жизни Арсеньева», на нее даже записывались; да и сам он отмахал пешком несколько верст с единственной целью прочесть Надсона. В жизни Бунина Надсон навеки связан с детством.
Все понимали, что в поэзии Надсона много ограниченного, банального, клишированного; что сказанное строится по принципу: «лишь бы хоть как-нибудь». Ю. Айхенвальд справедливо называет надсоновские стихи «оскорблением Аполлона»
Но Не текст, не стиль сделали Надсона певцом поколения восьмидесятых годов прошлого века, а тот грустный и светлый лик поэта он стал источником мифа о Надсоне. Скажем больше репродуктивно, Надсон стал Христом восьмидесятых
Россия всегда гнала поэта-Христа, но потом над ним же скорбела и плакала
* * *
На одной из научных конференций, на секции литературоведения прозвучал доклад о мифе в системе Маяковского докладчик остановился на христоборчестве поэта и его отождествленности с солнцем. Этим, собственно, заявленная тема и исчерпывалась
Иногда становится понятным, почему А. Ф. Лосев сокрушенно вздыхал относительно «ходячих университетских курсов» все ограничивается лишь собранием очевидных деталей. Что же дальше?
Поэт и миф, даже в культурологическом понимании, находятся в чрезвычайно сложных отношениях уже хотя бы потому, что миф это пра-творчество человечества. В таком понимании миф является завершенным, канонизированным; он становится историческим фактом и важно здесь не то, существовали ли, к примеру, Крон или Геракл, а то, что они были внесены в массовое сознание.
Поэт оперирует этим сознанием и за просто так призраков прошлого воскрешать не будет. Он станет искать тот мифологический образ, который ему созвучен. Выбор, как правило, здесь подсознателен