Толстой когда-то признавался, что очень любит свою Наташу Ростову; Пушкин Татьяну Ларину; Гончаров Ольгу Ильинскую. А кого мог любить Гоголь? Из кого выбирать: то старики-старухи, то мужики-бабы, то бесполые уродцы, которыми напичканы «Ревизор» и «Мертвые души»?
На кого ни взглянет Гоголь, как тут же появляется неумытое рыло. Неужели все были так плохи?
Нет. Биографы говорят, что искренность и участие в судьбе друзей по гимназии у Гоголя оставались до самого конца. Правда, один раз, если верить слухам, Гоголю нанесли жестокий удар: как-то, уже после выхода «Переписки с друзхьями», он пришел к своему старому другу, «по привычке», но тот его принять нарочито отказался. Говорят, что Гоголь, не в силах сдержаться, заплакал тут же, у двери
Впрочем, отрочество пока шло своим чередом. Гоголь хоть и был объектом насмешек, но на них не обижался (или делал вид), не отвечал и на оскорбления, считая это для себя унижением. Часто не договаривал фраз, за что получил прозвище «мертвой мысли» Все это мелочи но ничего крупного, как замечает о том Вересаев, в жизни Гоголя и не было.
Заметим и еще одну мелочь. За гимназистками Гоголь не бегал
* * *
Учитель Кулжинский вспоминает: «Гоголь очень плохо учился; кончил курс, но ничему, даже правописанию русскому, не хотел научиться; не знал языков, и так выступил на поприще русской литературы».
Из грязи в князи
Никто тогда и не предполагал, что из белокурого и забавного нежинского гимназиста выйдет Гоголь; он, возможно, и сам не ожидал, но все же Петербург готовился покорять основательно.
Прежде всего новым костюмом, который велел шить по последней столичной моде, и «Гансом Кюхельгартеном», некоей идиллией в картинах, за которой не видно ничего, кроме ученического виршеплетства (ее Гоголь сжег сразу же после первой критики видимо, существует особая страсть к сожжению своих рукописей; вот только после Гоголя это уже не ново и не модно).
Первым завоеванием стал отмороженный нос, и Гоголю, вкусившему питерский климат, пришлось несколько дней проваляться в постели.
Однако не будем обижать Гоголя с кем не бывает. И первые шаги его на петербургском поприще известны, что нет смысла их пересказывать. Разве что упомянуть знаменитый визит к Пушкину, когда слуга поэта ошарашил Гоголя тем, что Великий Пушкин, оказывается, вместо того, чтобы вдохновенно писать стихи, всю ночь напролет не менее вдохновенно играл в карты! Это было ударом, хотя и гораздо меньшим, чем нанес сам Петербург.
Гоголь, в отличие от многих молодых людей, которые из заплеванной провинции попали в столицу и понеслись сломя голову по всем ее злачным и не злачным местам, просто сидел дома. Он не таскался по борделям и не напивался пьян, как это было когда-то с юным Пушкиным. Его приятель Данилевский, напротив, усидеть не мог его не пугало, что, например, цены весьма и весьма кусаются.
Петербург оказался совсем не тем, каким думал его увидеть Гоголь. Наш герой был во многом разочарован. Возможно, Петербург в себе перемешал магические заклинания влюбленности и разочарования, что даже проклиная этот город, не можешь от него отказаться.
Нам же важно заметить: петербургские знакомства, «дружба», привязанности оказались для Гоголя недолговечными и не такими ценными, как те, в которых было воспоминание нежинской юности. Та же участь в жизни Гоголя была отведена и Москве. Ни Аксаков, ни Плетнев, ни Анненков, ни Погодин, которые искренне верили, что они дружны с ним, так никогда и не были им любимы. Это была дружба без любви, подобная той, что связывала, к примеру, Онегина и Ленского. И когда Гоголь в одном из своих писем к Аксаковым признался, что «никогда не любил их той любовью, какой они его», это было достаточно жестоко, хотя вполне предсказуемо
Даже с тем человеком, какого Гоголь боготворил, с Пушкиным у него особой дружбы не было. А потому те знаменитые истории с передачами сюжетов «Ревизора» и «Мертвых душ» кажутся именно легендами, а не историческим фактом, легендами, сочиненными самим Гоголем.
Пушкин был для Гоголя идолом, он был тем, который все знает и все понимает.
И тем страшнее парадокс русской литературы, что именно Гоголь совершенно перечеркнул пушкинскую эпоху. Это было затмение солнца. Светлые и живые пушкинские образы одним ударом были выбиты из русской головы и заменены мертвыми, но чрезвычайно запоминающимися карикатурами.