В музыке Блока возникают особые диссонансы. Он сам как-то записал в дневнике сомнение а та ли это революция? Что, если она не та? Кстати, подобная «другая революция» заставила Горького писать «Несвоевременные мысли», Бунина «Окаянные дни». Такой неразборчивости вьюга простить не могла:
Ой, пурга какая, спасе!
Она кружит, хоронит, погружая не столько в расцвеченный средневековыми художниками-мистиками великолепный Ад, сколько в совершенно пустой снежный языческий Аид, в ничто, где нет ни одного чертика со сковородкой, где нет ничего, кроме вьюги и кровавого отцвета.
Разыгралась чтой-то вьюга,
Ой, вьюга, ой, вьюга!
Не видать совсем друг друга
За четыре за шага!
Нет также и избавления от вьюги; и даже мечтать об этом в провале Аида совершенно бессмысленно это будет подобно тому человеку, выпрыгнувшему из окна и мечтающему «в полете» опять вернуться на подоконник.
И вьюга пылит им в очи
Дни и ночи напролет
Принимает особое, мистическое и вместе с тем абсурдное звучание даже злополучное «трах-тах-тах». Если в сцене убийства оно еще имело какое-то логичное объяснение, то теперь палят без разбору, словно в предсмертной агонии, палят по сугробам, по «снежным столбушкам», словно охотятся на кого-то.
Кто там ходит беглым шагом,
Схоронясь за все дома?
«За все дома» не за один дом, не за угол, не в подворотню, а сразу за все дома разом. Кроме «лингвистической ошибки косноязычного Блока», подобный оборот можно объяснить лишь одним этот «снежный кто-то», видимо, всеобъемлющ
Парадоксальное замечание делает Блок в дневниках 1918 года: «Если вглядеться в столбы метели на этом (революционном ?) пути, то увидишь «Исуса Христа». Имя закавычил сам Блок. В другой записи он уточнит: не Христос, а Другой. Но кто он, этот Другой, Блок не знал
И все же, ответьте, ради бога с революцией Христос или нет? Ведь так очевидно сказано: «Впереди Исус Христос».
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим
Спросим, однако, от чьей пули? Ведь кроме красногвардейцев в поэме больше никто не стреляет
Революция есть бунт, и бунт обреченных. Что-то было утеряно в русской революции с самого начала, возможно, точно так же, как утерял Блок в имени Иисуса одну букву
* * * (ХРИСТОЛОГИЯ АЛЕКСАНДРА БЛОКА)
«Имя Христа упомянуто всуе». Приговор Айхенвальда чрезвычайно строг; но судья здесь напоминает человека, которого захлестнули эмоции (что, впрочем, часто бывает в смутное время), а потому детали, «мелочи суть мои боги», оказались незамеченными. Но тем обиднее, что Христос из «Двенадцати» всегда упоминался всуе всеми, кроме Блока, его так и не расслышали. Обидно и то, что Блок, в принципе, оказался причислен к таким апологетам суесловия, как, к примеру, Брюсов или Мережковский.
Даже из вышесказанного относительно революции видно, что строчки Блока о Христе совсем не пустозвонны и если мы пока не можем найти им объяснения, то это ничуть не означает, что этого объяснения не существует.
В поиске отгадки нам необходимо выбраться из текста самой поэмы и заново перелистать трекнижие Блока, чтобы из разрозненных кусочков собрать образ Христа таким, каким его видел Блок.
Вообще, образ Христа у Блока встречается не так часто, а потому странно, что исследователи поэмы «Двенадцать» не поставили принципиального вопроса: почему же именно Он? Так, появление в «белом венчике» Девы Марии было бы для всего творчества Блока гораздо логичнее и вполне предсказуемо; да и в тех редких случаях, разбросанных по трилогии, Христос чаще всего появляется именно с Ней и именно через Нее:
Ты была светла до странности
И улыбкой не проста.
Я в лучах твоей туманности
Понял юного Христа.
Или:
Там в глубине Мария ждет молений,
Обновлена рождением Христа.
Наконец, в известном стихотворении «Ты проходишь без улыбки»:
Богоматерь!
Для чего в мой черный город
Ты Младенца привела?
Есть у Блока и мотив «совместного странствия» своего и Христа:
Мы странствовали с Ним по городам
Он направлял мой шаг завороженный