пеной шампуней шипели,
как закипающие виноградные улитки,
если их посыпать солью.
* * *а утром дневной свет
сочился сквозь незадернутые шторы
бульон, просеянный от мелких кусочков птичьей плоти.
и вам нужно выбирать новые дороги.
куда поступать? куда идти? куда расти? ибо молодость
кишит направлениями и возможностями
пустой бассейн, полный раздраженных змей
и прошлогодних вылинявших листьев,
и раскисшая брошюрка «верите ли вы»,
и сопревшие окурки, и бутылка кока-колы.
и вот так ты любуешься жизнью в осколках.
это бог выстрелил в зеркало дробью,
но судьба так медленно разлетается на куски,
что проходит целая вечность.
и каждый осколок это ты.
из каждой дробинки, осколка может вырасти
новое зеркало,
новый сорт тебя. неповторимый. новая жизнь.
со своими нивами отражений.
не бывает лживых, кривых зеркал.
и тогда ты оглядываешься и видишь все ваши свидания
на лестничных клетках: символы
чего-то невещественного, смертного и хрупкого
колибри удерживает в лапках пудовую гирю;
гипсовые фигурки святых
выстроились по росту на лестничной площадке,
а там, за червивым мусоропроводом,
гудит лифт парящая кунсткамера
но кому ты нужен? кому ты, мать твою, нужен?
и жизнь длится, и длится, и длится,
как тысяча тысяч шагов от смешного
к великому
разочарованию
зимние ангелы
шел снег так бы шел промотавшийся граф,
белым шарфом разрывая бахрому
рыхлых снежинок, раздирая
пласты почтовых марок, сросшихся краями.
шел снег так бы шел пьяный седой графоман,
щедро рукописи в воздух бросая,
и листы бы кружились,
как белые птицы не опадая.
шел снег вразвалочку, белой медведицей
переваливался за полночь, будто за плетень,
в царство белых гудящих ульев.
шел ночной снег, точнее косо валил,
словно бредущий в ночи сенбернар.
прости, я уже говорил
строила рожицы ледяная весомость.
я был заперт внутри космического корабля,
смотрел на снег за окном
и писал на наволочке плохие стихи,
вырезал длинные маски теней из потолка.
но ее лицо, шипя, исчезало медузой в огне
да рубцы прошедшего
чешутся в зимние вечера.
лишай памяти до крови бы
не расчесать фотографии (их немного), где мы вместе.
орангутанг люстры свесился с потолка,
тычет мне средние пальцы лампочек и скалится.
да иди ты сам и иду на кухню, и троглодитом
ем холодный борщ прямо из кастрюли,
а синяя крылатая тьма за широким окном
ловко уворачивается от снежинок,
точно агент Смит из «Матрицы»
уклоняется от замедленных пуль.
мышцы спина и предплечья приятно болят
после тренировки. мышцы радуются щенками,
которых покормили настоящим мясом.
и я иду в зал и тихо сажусь за компьютер,
чтобы никого не разбудить.
никого, кроме зимних ангелов,
зарывшихся в сугробы.
театр абсурда
осень: золотой неуклюжий фрегат
пойман и брошен ветрами
на блестящие рифы дорог, на мели детских площадок.
и аллея кленов на две трети сбросила листья,
и глядится в асфальт, как в зеркало
желтые кони нависли у окаменевшего водопоя,
и отражения зыблются и шуршат под ногами.
а синюю пропасть неба на зиму
собрались перевезти в казахстан. положили небо на бок,
на бесконечные фуры мокрых дорог
и перевязали ремнями дождей,
склочностью, слякотью. и синяя пропасть скользит и елозит. шевелиться грязный брезент,
точно занавес в театре абсурда.
вот-вот рухнут низкие небеса
и везде рассыпаны мятные леденцы луж.
и я слышу, как исподволь приближаются зимние дни:
белые змеи будущего
ползут нам навстречу, червивя время.
трон
день за днем
ты глотаешь впечатления, как соленую кровь,
текущую из носоглотки в пищевод;
кто ты на самом деле это неважно
в общем, неважно. точка, которая дрейфует во времени,
аллигатор, плывущий
по мутному, рассольному течению.
ты не мог родиться муравьем,
но можешь понять муравьиность,
неуемную придурковатую подвижность,
когда несешься по лесной дерме крошечным
хитиновым монстром
с мощными челюстями и клешнями.
хватай бей рви беги.
хватай бей рви беги.
муторная мантра коллективного счастья.
так растворись же в действиях во благо родины,
в серой кислоте глаголов
добытчик, патриот и солдат.
нет. ни за что и никогда.
тайна твоего рождения не доступна даже матери.
летнюю ночь набирают черным шрифтом
с вкраплением чешуекрылых,
но тебе лень читать,
лень читать.
ты чужой. древний красный дракон
взобрался на трон сознания и озирается вокруг
ультрафиолетовым, информационным зрением.
ты видишь: за тобой с акульей грацией плывут столетия полусонные,
сплавляемые по реке времени
почерневшие тяжелые бревна.
ты сочинишь великолепный хокку
отлитый кастет из свинца для трех пальцев
и ударишь протяжно в солнечное сплетение,
собьешь дыхание да бог с ним, с читателем.
но кто там стоит за его спиной в антрацитовой маске?
наивно думать, что книги пишутся только для людей.
прислушайся к молчанию там, в багровой жидкости
вращаются эмбрионы настоящих слов,
зародыши красных виверн
бьют тугими хвостами;
не медли, но и не торопись недоношенная истина
ничем не лучше переношенной. это искусство
вовремя щелкнуть хищным клювом,
схватить суслика на бреющем полете.
ты выходишь во двор и упираешься взглядом в сарай.
из дыры в куске шифера тянется наглый куст,
тянется рогатым бюстом оленя
кого ты, мать твою, обманываешь?
что именно хочешь этим сказать? получилось ли у тебя?
так ты стоишь на остановке и видишь:
девушка в трамвае
с бумажным цветком в распущенных волосах
смеется. смеется, и это, кажется, будет длиться вечно,
но, присмотревшись, видишь:
нет, рекламная бумажка на окне
легла поверх образа.
очередная бессмыслица,
очередной красивый мираж.