Слава, у тебя все будет хорошо. Покруче, чем у меня. Я тебе говорил.
Жираф большой, ему видней. С помощью взгляда я описываю Артема контуром и испаряюсь к чертовой матери, а не к своей этой невесте, которая еще хуже.
В слепящей разочарованные глаза атмосфере загса глубокую, черную, непросветную тьму, текущую из каждой части моего существа, становится так очевидно, что я поражаюсь, как регистрация брака не обратилась в похороны. Я плачу и, вероятно, люди интерпретировали мои слезы по-своему. Артема и мою маму объявили мужем и женой, со всех сторон защелкали все камеры, кроме моей, а целуются они, как в какой-нибудь порнографии.
Петр Доронин обнимает сына дольше всех и рассказывает, как гордится им. Он едва сдерживает слезы, я прежде его лицо таким счастливым никогда не видел. Пока маму с Артемом с каждой секундой становится все меньше видно за горами цветов, меня прокалывают факты, один за другим, все они разжижают душу, словно кислота: у меня нет отца. Лучший друг нынче мой сертифицированный отчим, осталось только еще чаще называть меня плохими словами, давать подзатыльники и бить по морде. Егор, первый отчим, так делал. И Артем так делал, но по-другому. Круглое лицо Егора было серьезным и суровым, словно его нещадно доканывает факт моей тихой натуры. Артем же скалил свои совершенные зубы и сотрясался, точно его что-то щекочет изнутри, и я видел, чем он занят получает удовольствие. В такие моменты мне еще больнее, и еще глубже становится трещина в сердце при мысли о Толе. Толя так не считал, как они. Не считал до тех пор, пока
Позже это обдумаешь, Логвин.
А пока до конца вечера мне придется выслушивать, как хорош Артем. Правда, когда мы приезжаем в ресторан, одна из маминых сокурсниц, крашенная худая стрекоза, подлетает ко мне, подготовив отманикюренные руки в отвратительном жесте, словно я младенец в люльке и, подцепив внимание всех, галдит на весь зал:
Какой хорошенький мальчик! Какой сладенький! Это, наверное, Танечкин сынок! Напомни, как тебя зовут?
Отвечаю так же громко, набрасывая на нее грубый голос и грубую реальность. Пусть знает, что под кожей сладенького прячется отряд специализированных злых духов.
Чмом. Меня зовут вонючим Чмом. Ну иногда Лошарой. А еще Тормозом. Что? это я Артему, который поймал меня глазами. Ну, что? Давай! Возрази мне! в этом определенно есть тухлый стеб, поскольку никто чаще Артема не давал мне характеристику этими словами.
Мой внешний голос замолкает. Скрытый припоминает Артему самое ужасное. Каждый его грех, отравивший мою душу, выступает у меня в лице: ты уводил девочек у меня из-под носа в клубах. Не имеет значения, что меня они не интересовали. Я видел, как это интересует тебя: достижение унизить меня. Ты собирал все восторженные взгляды и комментарии, пока я, жалкая крошка в красивой хлебнице, пытался найти кого-то, кто не будет смотреть сквозь меня.
А потом я сажусь за свое место и начинаю пить. Я. Начинаю. Пить.
Внутри ресторана, заполненного сутью дня, считающимся праздником для всех, кроме Мальчиков-невидимок, начали происходить несуразные глупости вроде первого танца молодожен, конкурсы, от которых меня воротит, но потом, когда меня торкает, начинает смешить. Мне приходится смотреть на то, как Артем, выкинув из головы весь мрак на моем лице и все, что ему передал мой внутренний голос, заставляет людей в хорошем смысле смеяться над собой либо свистеть от восторга. При выкупе невесты ему дают команду станцевать Лунную дорожку. Никто и не подозревал, что у него получится ничуть не хуже первооткрывателя этого танца. Я такого еще не видел. Как будто Майкл Джексон реально бессмертен. Тамада, взойдя на переносную лестницу, закидывает на голову Артема шляпку, и мой друг мастерски проделывает парочку таких умопомрачительных движений, что возбуждаюсь даже я. Она награждает его призом за привлекательность, а мама поцелуем из порнографии, когда ее возвращают «похитители». Кстати, ими оказываются Петр и его десятилетний сын Сергей.
Некоторое время я слежу только за лицом мамы. На моего друга, которого она у меня сперла, она смотрит так, будто ничего лучше Артема в ее жизни не случалось.
Затем единственный раз за вечер я, опрокинув бог знает какую по счету стопку, иду разгрузиться в своем танце. Мальчики-Невидимки обретают плоть и кровь.