Просто знаю и все. Понимаете?.. Знаю!
В голосе молоденькой девушки звучала убежденность, проницательность умной и опытной женщины. Нешуточная тревога, также звучавшая в ее голосе, развеяла остатки моих сомнений. Я тоже забеспокоился.
Да, это возможно пробормотал я.
Эта история спровоцировала самые опасные последствия. Я и сам замечал, что вокруг Москвы становится все неспокойнее.
Значит, ты рассказала батюшке о настроениях Папы Что же наш отец Алексей? Почему он так уверен, что маршалу нечего опасаться?
Альга едва уловимо двинула темными бровями, как будто засомневалась, пойму ли я ее.
Я беспокоюсь за Папу, объяснил я. Но, главное, конечно, я беспокоюсь за нашего бравого маршала. А особенно, за его семейство за боевую подругу Лидию и их сорванцов двойняшек Гаррика и Славика. Страшно подумать, если Папа
Вы знаете, Серж, прервала меня Альга, оказывается, что как раз из-за них, из-за этих «сорванцов» как вы говорите, все и произошло.
Из-за Гаррика и Славика? Из-за детей?!
Ну да, из-за детей, кивнула девушка и пересказала мне разговор с о. Алексеем.
Открывались удивительные обстоятельства.
После того как она поделилась с батюшкой опасениями насчет зловещих настроений Папы и попросила по возможности повлиять на Папу, чтобы тот не на словах, а на деле отказался от мести, батюшка впал в долгую задумчивость. Затем принялся с необычной для него деликатностью и мягкостью расспрашивать Альгу о ее отношениях с Папой. Она рассказала все, что только что рассказала мне. Тогда батюшка сказал:
Я со своей стороны конечно приму все меры. Снова приступлю к нему с самыми настойчивыми увещеваниями. Но, пожалуй, ты, дитя мое, сможешь сделать гораздо больше, воздействовать на Папу гораздо убедительнее
Каким это образом, батюшка? спросила Альга.
Неужели он намекал на ее женские прелести? Нет, об этом не могло быть и речи.
Это правильно, правильно! горячо поддержала мужа попадья Марина, которая присутствовала при разговоре. Это очень мудро!
Цыц, матушка, не егози! строго прикрикнул на нее о. Алексей и снова погрузился в задумчивость.
Потом сказал:
Видно, придется согрешить, нарушить тайну исповеди. Впрочем это не совсем исповедь. Маршал приходил ко мне, я говорил с ним объяснил он, все еще находясь в большом сомнении.
Помоги, батюшка! Я буду за тебя молиться, миленький! снова не утерпела попадья. Бог за доброе не осудит.
Кто знает, матушка, улыбнулся о. Алексей, нежно глядя на жену, может быть, и не осудит. Во всяком случае я вижу, что Господь слишком добр к таким трещеткам, как ты
После чего он рассказал им обеим о том, в чем признался ему маршал Сева.
Во-первых, маршал просил прощения совершенно искренне. Во-вторых, хотя и раскаялся, но все-таки не решился признаться Папе в истинных обстоятельствах произошедшего. Беднягу мучил жесточайший стыд. Дело в том, что маршал Сева даже не помышлял, чтобы требовать себе этого проклятого «генералиссимуса». Он был целиком поглощен ревностным исполнением своих обязанностей. В частности, принимал меры, чтобы в связи с переходным периодом по его ведомству не возникло никаких отказов: проводил одно важное совещание за другим, связывался с отдаленными военным округами и штабами, консультировался с заместителями и, наконец, анализируя поступающую информацию, готовил на следующий день соответствующий отчет Феде Голенищеву и Папе Пока он буквально сбивался с ног от усердия, его отпрыски, двойняшки Гаррик и Славик, забрались в отцовский кабинет и, воспользовавшись его отсутствием, принялись развлекаться с служебной связью. Очевидно, им заранее были известны личный шифровальный код маршала, а также номера абонентов в сети спецсвязи. Они-то и отправили Папе и Феде Голенищеву известный вопиющий ультиматум, а затем, когда от Папы и Феди стали приходить недоуменные запросы, отвечали в резкой, грубой форме. В общем, когда ничего не подозревающий отец обнаружил в своем персональном компьютере копии возмутительных посланий (а также без труда выяснил их происхождение), его едва не хватил удар. Вдобавок, ошельмованному отцу доложили, что к нему собирается явиться сам Папа, который, как известно, еще толком не оправился от контузии и находился в довольно нестабильном психическом состоянии. Первой мыслью злополучного «генералиссимуса» было пустить себе пулю в лоб. Однако тревога за судьбы Отечества, а также беспокойство за близких, удержали его от отчаянного шага, и он сам рванулся навстречу Папе. Перед этим, правда, он успел хорошенько выдрать обоих маленьких негодяев и пригрозил, что немедленно сдаст их в самый суровый интернат. Ему было невыносимо стыдно признаваться, что всему виной его собственные детки, и, представ перед Папой, он принял вину на себя, объяснив все своим крайним переутомлением и даже временным затмением разума.