Он не может молчать, он должен говорить, и говорить то, что ему приказывают. Мало того, должен заставлять других повторять свои слова.
*
Я колебался... Меня шатало... Во мне было два я, два человека... Материя и дух... Христианин и человек земли. - Раздвоенность... Она мешала и мучила..
Вот я на нарах.. Ночью... Я один... Лежу и думаю... Ведь я сейчас силен... Во мне есть дух... И Бог меня сюда поставил...
Здесь я найду людей, которые меня поддержат. - Вот случай мне проверить силу... Мне надо покориться Богу, страдать, терпеть, любить, прощать... Так говорил мне человек, которым я хотел бы быть. Но ведь условия тяжелы, я их не выдержу... Я человек земли... Я жить хочу,хочу борьбы, свободы, я не могу смириться... Так возражало мне мое земное я.
Что делать? Ведь выхода же нет. Одно из двух: Страдать или изгадиться... Идти на компромисс... Давить или тебя задавят...
Бежать...
Эта мысль пришла мне в голову на следующий же день после моего прибытия. Она не могла меня не интересовать. И хоть я и старался всеми силами отогнать ее и подчиниться боль Бога - она все таки не давала мне покоя.
В первый день после моего прибытия в Соловки я не пошел на работу. Мы сидели на нарах. Нас было трое. - Ротмистр Иегушского полка Мальсогов, один арестант, отбывший уже свои 3 года и на днях отправляемый в Нарымский край, и я.
Я расспрашивал их о жизни, о работе, о порядках на Соловках, и, хоть очень интересовался побегами, но подходил к этому издалека. Я знал, что об этом нельзя даже и говорить. Понемногу выяснилось, что до сих пор все эти попытки бежать кончались неудачей.
"Но ведь вчера же бежал один". - Задал я ему вопрос. - "Да. И будет пойман".
Разговор на эту рискованную тему был начат, не известно позволит ли обстановка его повторить, и я решил его довести до конца. Передо мной офицер, с виду внушающий доверие, и уже год просидевший на Соловках... Надо попробовать его самого, подумал я, и рассказав ему, что я уже несколько раз бежал, спросил его прямо хочет ли он бежать.
"Это невозможно. И вообще я вам советую об этом не говорить", ответил он сейчас же, вставая и прощаясь со мной. На этом разговор казалось бы и кончился...
Несколько дней спустя я видел как привели в канцелярию, и потом в карцер совершенно избитого, бежавшего в день нашего приезда. Его поймали в 60-ти верстах от Попова острова, голодного и измученного. Зайдя в избу за хлебом, он попал на засаду. Так кончались все попытки к бегству.
Странные установились у меня отношения с командиром роты Основой. Мои 8 вершков на нарах приходились как раз против его загородки, так что мы оба хорошо виделижизнь друг друга. Он никогда меня не трогал. Часто мы лежали друг против друга и в упор смотрели в глаза, но очень редко разговаривали.
Раз как то ночью я не спал, и он подойдя ко мне, попросил меня встать, придти к нему и поговорить.
Он нарисовал мне картину жизни в Соловках и предложил мне занять командную должность.
Я наотрез отказался.
"Почему"?
- "Потому, что я считаю не допустимым строить свое благополучие на несчастии страдающих людей".
Разговор наш затянулся и перешел на тему о духовной жизни человека. Я увидел, что это его интересует.
Тогда я предложил ему отказаться от его должности и всю его энергию обратить в пользу заключенным. Странно он реагировал на это. Он вдруг оборвал разговор, лег на койку и весь задергался в судорогах. Этот припадок продолжался минуть пять, затем наступила реакция и он впал в забытье.
С тех пор мы опять долго не разговаривали и только месяца полтора спустя он неожиданно спросил меня:
"Послушайте, Бессонов... Когда же вы бежите?.. Да. Да. Не удивляйтесь. - Для вас есть только этот выход".
Я остолбенел... Для всей обстановки Соловков, это было совершенно неожиданно.