Что это слюнтяйство, слабость? Нет, эта высшая сила, это настоящая сила.
И как мне захотелось исправить свои ошибки, начать новую жизнь, жизнь семьи, полную любви, самопожертвования.
Могу ли я убить любовь? Задавал я себе вопрос. Ведь тогда я сразу получу свободу, ту духовную свободу, которая выше всего, которая даст мне возможность здесь, в камере, жить полной жизнью духа, свободу, при которой не страшны ни расстрел, ни самые тяжелые условия жизни.
Нет, не могу. Любовь к ней живет в душе моей и зовет меня к жизни и только Бог - Судьба может нас разделить.
Месяца через полтора после первого допроса, Ланге вызвал меня снова.
Он знал когда это нужно сделать.-Голод давал себя чувствовать. В эти моменты нужно брать арестанта.
"Здравствуйте, Юрий Дмитриевич", приветствовал он меня, здороваясь за руку. "Так вы не скажете где вы скрывались в Петрограде?
"Я даю вам честное слово", прибавил он тоном идущим прямо из души, "что все это останется между нами".
В эти минуты он был великолепен. Искренность его была неподдельна и наверное многие попадались на такие удочки.
- "Я этого сказать не могу". Скромно, не вызывающе, но твердо ответил я.
"Ну вот прочтите и подпишите". И он подвинул ко мне два бланка.
На одном из них я прочел: "Коллегия Г. П. У., рассмотрев следственный матерьял и допросив называющего себя Бессоновым - признала необходимым содержать его под стражей в Особом ярусе Дома Предварительного Заключения ..под кличкой "Неизвестный № 11"...
И на другом: "... Бессонов обвиняется в том, что будучи сослан в Сибирь, бежал оттуда и по прибытии в Петроград, принял участие в контрреволюционной деятельности, направленной против Советской власти, в направлении помощи международной буржуазии и, будучи вызван на допрос от показаний по существу дела отказался, мотивируя свой отказ нежеланием выдавать связанных с ними лиц".
Клубок запутан. Я занимался контрреволюцией и у меня сообщники!
Мы разошлись также мило, как и встретились.
В третий мой визит к нему картина наших "отношений" резко изменилась.
"Я кончаю ваше дело, выезжаю в Москву для доклада и даю вам честное слово, что если вы не сообщите вашего места жительства, вы будете расстреляны. Если хотите, я вам пришлю в камеру веревку, можете повеситься".
И опять его честное слово и его слова дышали искренностью. И несмотря на то, что я знал, что он лжет, что для того, чтобы меня расстрелять, нужны мои же показания против меня, его слова все таки на меня действовали.
Он злобствовал. Карьера его как следователя, который может создать какое угодно дело путем получения от следственного любых показаний колебалась.
"Из Особого яруса я вас выпущу только на Артиллерийский полигон", прибавил он злобно.
Я знал, что он намекает на расстрел, но я не выдержал и, сыграв в наивного, спросил - что это такое?
Глаза его изменились и стали какими то особенно холодными. С такими глазами он вероятно расстреливал людей.
"Узнаете. В камеру". Отрезал он.
Обещание свое он не сдержал, веревку не прислал и я продолжал сидеть.
Не топили. На дворе было холодно. Голод становился все острее и острее.
Трудно оставаться один на один с этим противником. Нечем, кроме мысли же, отвлечь от него мысль. Даже книги нет. Ходьба по камере, перестукивание и окно - вот развлечения. Последних двух способов я избегал, они меня вовлекали в жизнь, а этого я не хотел.
Но полное и постоянное одиночество начало на меня действовать. Как мне не хотелось уйти от жизни, все таки жажда общения с людьми, жажда поделиться с кем-нибудь своими мыслями, говорить и слышать поднималась во мне все выше и выше. Тяжело полное одиночество.
Силы мои падали. Я с трудом вставал на уборную, чтобы посмотреть в окно.