Но вот, он окончательно обозлился и начал хамить.
"Чем же вы были у начальника дивизии"?
- "Ординарцем".
"Что такое Ординарцем? Что это значить? Лакеем?"
- "Если вы не будете вести себя прилично, я вовсе перестану вам давать показания". Ответил я.
"Ну, может быть довольно", спросил он, берясь за пачку лежащих перед ним бумаг.
- "Может быть и довольно", ответил я ему в тон. Он порылся в деле. Вытащил маленькую бумажку и прочел ее мне вслух.
"В таком о то году вы окончили корпус, тогда то Кавалерийское училище. Вышли в полк. Бывали в обществе, посещали рестораны и т. д. Теперь довольно?"
- "Прибавьте..." "Были у белых".
- "Ну вот теперь довольно..."
"Будете ли вы давать правильные показания"?
- "Да".
"Ну подпишите", и он мне протянул лист с моими показаниями.
- "Благодарю вас..." и я отодвинул его обратно. "Ну напишите, что вы дали ложные показания". Я еще раз поблагодарил его. "А что же я буду с этим делать?"
- "А сделайте вот так"... И я показал ему как рвут бумагу.
"Ну это у нас не принято"...
- "А у меня не принято подписывать бумажки против себя". Мы еще поторговались, я не подписал, и затем уже сам писал свои показания.
О моих "делах", конечно, не было сказано ни звука.
В СИБИРЬ.
Держали нас не долго. Сперва вызвав одного за другим, сфотографировали en face и в профиль, а затем объявили приговор. 200 человек шли в Сибирь на поселение. Каждому из нас читали постановление... Мой приговор был такой:
"Бывший офицер, бывший дворянин, скрывал свое прошлое, зарегистрирован как офицер не был. Четыре раза судился за контрреволюцию. В 1919 году перешел к белым, в 1920 году был взят в плен красными и, как социально опасный элемент, ссылается в Сибирь сроком на три года".
Обозлил меня этот приговор страшно. Единственная моя действительная вина заключалась в том, что я не регистрировался. Ну и суди. Преступление это было не модно и дали бы наказание гораздо меньше. На мой взгляд наша ссылка была зверским наказанием. Людей оторвали от семьи, не дали им ни одного свидания, никакой возможности как-нибудь уладить свои дела и ссылают в Сибирь. Я объявил "голодовку". Но администрация ее сорвала под тем предлогом, что высылка назначена на следующий день.
Вопрос о побеге у меня был решен. Я только не знал, откуда бежать лучше - с дороги, из тюрьмы до вокзала, при посадке на вокзал, или с места по прибытии. Нас вывели на тюремный двор. построили, долго считали, окружили конвоем и наконец вывели за ворота.
Дети, жены, матери, каким то образом узнавшие о нашей судьбе, и дежурившие у ворот по целым суткам, с плачем, воем, проклиная Г. П. У. бросились навстречу... Конвоиры начали лупить их прикладами...
Я нарочно встал в последние ряды. Мы двинулись... Пройдя немного, я начал хромать и отставать. Но видимо попал на какого то опытного конвоира. Он не спускал с меняглаз, два раза предупредил, чтобы я не отставал и наконец, на третий, воткнул мне штык в плечо. Рана была не большая, но было ясно, что отсюда бежать нельзя.
Вся толпа, встретившая нас у ворот, провожала до вокзала Здесь наряд милиции оттер ее и началась посадка. Бежать или не бежать? Вот как будто время. Конвоир отошел от вагона, можно быстро кинуться под него... Будут выстрелы, но надо рисковать...
Я колебался. И не столько потому, что боялся быть убитым, а потому, что не знал наверное, как укрыться в Петрограде. Обстановка опять изменилась... Подошел другой конвоир. Момент был упущен. Меня увели в вагон.
В прежнее время, если какой-нибудь революционер оставлял свою революционную деятельность, то он мог быть застрахован от преследования правительства. Теперь не то. Теперь нельзя жить вне политики. Нужно или перекинуться к большевикам, или постоянно рисковать своей жизнью и свободой.