Словом сказать, чтобы ширь да высь - и больше нечего!
- Что вы! да ведь это целая революция! - А вы как об этом полагали! Мы ведь не немцы, помаленьку не любим! Вон головорезы-то, слышали, чай? миллион триста тысяч голов требуют, ну, а мы, им в пику, сорок миллионов поясниц заполучить желаем!
Прокоп, сказав это, залился добродушнейшим смехом. Этот смех - именно драгоценнейшее качество, за которое решительно нет возможности не примириться с нашими кадыками. Не могут они злокознствовать серьезно, сейчас же сами свои козни на смех поднимут. А если который и начнет серьезничать, то, наверное, такую глупость сморозит, что тут же его в шуты произведут, и пойдет он ходить всю жизнь с надписью "гороховый шут".
- Однако это любопытно!
- Еще как любопытно-то, умора! Нынче прожекты-то эти в моде: все пишут! Один пишет о сокращении, другой - о расширении. Недавно один из наших даже прожект о расстрелянии прислал - право!
- И что ж?
- На виду! Говорят: горяченько немного, однако кой-чем позаимствоваться можно.
- Стало быть, и вы...
- Еще бы. И я прожект о расточении написал. Ведь и мне, батюшка, пирожка-то хочется! Не удалось в одном месте - пробую в другом. Там побываю, в другом месте прислушаюсь - смотришь, ан помаленьку и привыкаю фразы-то округлять. Я нынче по очереди каждодневно в семи домах бываю и везде только и дела делаю, что прожекты об уничтожении выслушиваю.
Говоря таким образом, мы вышли на Невский проспект и поравнялись с Домиником.
- Зайти разве? - пригласил Прокоп, - ведь я с тех пор, как изюмскую-то линию порешили, к Елисееву - ни-ни! Ну его! А у Доминика, я вам доложу, кулебяки на гривенник съешь да огня на гривенник же проглотишь - и прав! Только вот мерзлого сига в кулебяку кладут - это уж скверно!
- Признаюсь, не хотелось бы заходить. Все пьешь да пьешь... Голова как-то...
- Да разве возможно не пить! Вот хоть бы то место, куда мы сегодня поедем, разве наш брат может там хоть один час пробыть, не подкрепившись зараньше? Скучища адская, а развлечение - один чай. Кабы, кажется, не надежды мои на получение - ни одной минуты в этом постылом месте не остался бы!
Согласился. Съели по два куска кулебяки; выпили по две рюмки водки.
- Да обедаем вместе! Тут же, не выходя, и исполним все, что долг повелевает! Скверно здесь кормят - это так. И масло горькое, и салфетки какие-то... особливо вон та, в углу, что ножи обтирают... Ну, батюшка, да ведь за рублик - не прогневайтесь!
Одним словом, день пошел своим чередом.
Вечером Прокоп заставил меня надеть фрак и белый галстух, а в десять часов мы уже были в салонах князя Оболдуй-Тараканова.
Раут был в полном разгаре; в гостиной стоял говор; лакеи бесшумно разносили чай и печенье. Нас встретил хозяин, который, после первых же рекомендательных слов Прокопа, произнес:
- Рад-с. Нам, консерваторам, не мешает как можно теснее стоять друг около друга. Мы страдали изолированностью - и это нас погубило. Наши противники сходились между собою, обменивались мыслями - и в этом обмене нашли свою силу. Воспользуемся же этою силой и мы. Я теперь принимаю всех, лишь бы эти все гармонировали с моим образом мыслей; всех... vous concevez? {понимаете?} Я, впрочем, надеюсь, что вы консерватор?
Признаюсь, я так мало до сих пор думал о том, консерватор я или прогрессист, что чуть было не опешил перед этим вопросом. Притом же фраза: "Я теперь принимаю всех" как-то странно покоробила меня. "Вот, - мелькнуло у меня в голове, - скотина! заискивает, принимает и тут же считает долгом дать почувствовать, что ты, в его глазах, не больше как - все!" Вот это-то, собственно, и называется у нас "сближением". Один принимает у себя другого и думает: "С каким бы я наслаждением вышвырнул тебя, курицына сына, за окно, кабы...", а другой сидит и тоже думает: "С каким бы я наслаждением плюнул тебе, гнусному пыжику, в лицо, кабы...