Ворота отворились, и двое из них быстро юркнули внутрь. Вскоре они снова появились, положили в паланкин длинный тюк, подняли носилки и поспешили прочь.
Залаяв по-собачьи, Сано подал своим людям сигнал. Они с Хиратой последовали за паланкином, перебегая от переулка к переулку, от двери к двери, неслышные за непрерывным шумом дождя. В темноте замелькали тени, когда весь отряд детективов присоединился к преследованию. Паланкин вел их в глубь извилистого лабиринта улиц Нихонбаси мимо закрытых лавок, через каналы. Наконец он остановился у одного из крытых соломой зданий на окраине района кузнецов, кующих мечи. На вывеске над дверью висел круглый герб с именем Миосина. И тут Сано догадался о судьбе похищенных трупов.
Носильщики исчезли внутри здания вместе со своим тюком. За бумажными оконными панелями вспыхнул огонь, задвигались тени. Сано собрал людей возле брошенного паланкина.
— Окружите дом и арестуйте всех, кто оттуда выйдет. Я иду внутрь.
Он вынул меч, но Хирата наклонился к нему и настороженно зашептал:
— Похитители — опасные убийцы. Пожалуйста, останьтесь здесь, в безопасности. — Его широкое мальчишечье лицо под полами шляпы застыло в тревоге, серьезные глаза умоляюще смотрели на Сано. — Мы сами справимся с этим.
Сано печально улыбнулся, двинувшись к двери. Хирате был двадцать один год, он очень серьезно относился к своему положению главного вассала и основного защитника, стараясь противостоять тому, чтобы Сано дрался один, и желая рисковать сам. Хирата не знал, что поселившийся в душе его хозяина страх потерь и чувство вины были сильнее страха смерти. Не знал он и того, что Сано испытывал внутреннюю потребность бороться с опасностью и злом. Бусидо — путь воина — учил, что основная цель самурая — отдать жизнь ради своего господина. Долг, преданность и храбрость, его первейшие добродетели, составляли основу чести самурая. Однако Сано, по-своему понимая бусидо, включал в него четвертый, столь же важный для его чести атрибут, как и другие: следование истине и справедливости. Возбуждающее стремление к знанию, удовлетворение, которое он испытывал, поймав и передав преступника в руки правосудия, наполняли жизнь Сано глубоким смыслом.
— Что ж, пошли, — отозвался Сано.
С Хиратой, не отстававшим от него, он бесшумно приблизился к дому, тихо открыл дверь и заглянул в большую комнату, освещенную лампами, свешивавшимися с потолка. На стенах, на специальных скобах, висело множество мечей в ножнах и сияющих стальных клинков. Иероглифы, выбитые на рукоятях, свидетельствовали о том, что эти клинки вонзались в человеческие тела во время тамэсигири, официального испытания мечей. В задней части комнаты, у раздвижных дверей, открытых в сырой двор, стояли семь человек: четыре вора в мокрых плащах с капюшонами, отброшенными с их грубых лиц, два простолюдина с хлопчатобумажными повязками на головах, в набедренных повязках и коротких кимоно, и пожилой человек в строгом черном хитоне и штанах. На его одежде был виден герб Миосина. На бледном, с орлиным профилем лице горели глубоко посаженные глаза.
Воры развернули лежавший на полу тюк. Он скрывал тело дородного мужчины, облаченное в погребальные одежды из белого шелка. Миосин взглянул вниз:
— Прекрасный экземпляр. Премного благодарен.
По законам Токугавы тела казненных преступников разрешалось использовать для испытания мечей, однако тела убийц, монахов и людей с татуировками, а также тела эта были табу. В связи с наблюдавшейся в последнее время нехваткой подходящих изменников, воров и поджигателей поставки материала для испытателей мечей сильно сократились.