Надежда Нелидова
ЖИЛИЧКА
ЖИЛИЧКА
Мирона на старости лет бес торкнул в ребро. Так торкнул, что сердце сначала замерло, а потом затарахтело как швейная машинка жены Раисы.
Весной у них в избе сняла комнату пианистка. От «газели» к крыльцу взволнованно метался пёстрый сарафан. Задевая за всё полями, колыхалась полупрозрачная огромная шляпа. Зеркальные очки съехали на кончик потного, в росинках, носика. Под мышкой жиличка зажимала обвисшую белую мочалку: собака.
Пёстрый сарафан заламывал стрекозиные лапки и вскрикивал, попискивал милым, насморочным голоском: «Ах, осторожно! Ах, «Каваи»!» Лакированный остов пианино дрейфовал одинокой шоколадной льдиной в зелёной траве.
Мужик, подсобил бы! крикнул такелажник.
У него простата! возмутилась жена Раиса. Врач не разрешил тяжёлое подымать!
И вовсе ни к чему было знакомить чужих людей с тайнами Мироновой медкарты. Раиса следила с крыльца за разгрузкой вещей. Вещи были непрактичными. Плетёное кресло-качалка, лакированная крутящаяся табуреточка, рулон ковра. Книжная полка, связка тяжёлых журналов, лёгонькая сумка на колёсиках. Пианино привезли хорошо, значит, жиличка не нарушит договор, приехала надолго будет доход.
Вечером прибыл лысенький настройщик. Обхаживал пианино, ставал, садился, тенькал клавишами И вдруг деревню огласили напоённые торжественным гулом, непривычные для этих мест трели и рокоты. Верховодили полногрудые, звучные, женские звуки. Иногда врывалось легкомысленное щебетанье, будто сестрички сговаривались о своём, девичьем. Время от времени грозным басом вмешивался папаша. Дрожали стёкла: бам-м-м! Ба-дам!
Возившийся в ограде Мирон сначала не обращал внимания: вроде телевизор в избе включили. Однако никакого сравнения не было между телевизором и живыми, упругими звуками. Будто чистая река плескалась в берегах, перекатывала камушки, набегала волнами.
Помнится, в дембельском альбоме Мирона, под вырезанной журнальной красоткой, каллиграфическим почерком было написано: «Спать с женщиной в презервативе то же самое, что целоваться через стекло». Лучше не скажешь про телемузыку, которую будто поймали, заперли в плоский стеклянный ящик. Выхолостили как поросёнка.
Мирон боялся, что Раиса заворчит что-то вроде: «Ну, забухтели, завели концертину с оркестром. Тоска зелёная, в ушах звенит». Она могла и не такое брякнуть. Шла и переключала на Кадышеву или на «О боже, какой мужчина».
Но сейчас Раиса могуче выпрямилась посреди грядок с пучком укропа, и надолго задумчиво и красиво замерла. Хоть про неё пой: «Ах, какая женщина!» Вся монументально освещённая закатом «облепиховое варенье». Закат предвещал отличную погоду, правда, ветреную. Да ведь и за «фортепьяну» пианистка неплохо заплатила, можно потерпеть.
У них прямо не село стало, а фестиваль классической музыки под открытым небом, будто в каком западном герцогстве или графстве. Окрестные собаки поначалу сильно взволновались и попытались внести лепту. Только белая собака пианистки привычно дремала под роялем, положив морду на лапы и помаргивая белобрысыми коровьими ресницами.
Она глухая, шестнадцать лет. Но по вибрации помнит каждую пьесу, уверяла жиличка.
О старости собаки можно было судить по её смирности, по желтизне шерсти. Сквозь неё пробивалась грязновато-сивая седина как у блондинки старушки, которая плохо прокрасила корни. Оказалось, исключительно ради собаки пианистка поселилась в деревне: посоветовали собачьи доктора. Чтобы поправляла здоровье на покое, свежем воздухе, щипала травку, нюхала цветочки.
Вроде взрослые люди эти городские а хуже маленьких, ей богу.
* * *Втюрился в жиличку-то? Втю-юрился, вижу, не слепая. Всё под окнами шастаешь.
Раиса швырнула под нос мужа блюдце с домашним протёртым творожком у Мирона была язва. Раисин выпад казался настолько глупым и не соответствовал действительности, что Мирон только развёл руками. Говорят, у женщин в Раисином возрасте, в этой их непонятной бабьей паузе, напрочь сносит крышу.
Жена напомнила:
А голая-то она на одеяле загорала, не помнишь? А ты туда-сюда, туда-сюда, будто по делу. Известно, по какому делу. Ожил, расцвёл клён-то твой опавший, клён заледенелый? изобретательная Раиса не стеснялась в выражениях. Мироново достоинство сравнивалось то с кривым сучком, то с сухим прутиком со сморщенными ягодками, то ещё с чем непотребным, тьфу.