К тому времени Филимоновы переехали за три километра от нас, на другую улицу за большим пустырем. Поскольку отец был в отъезде, а моя мать бывала с ним в гостях у Филимонова и его жены Анечки, «банно-прачечный» майор упросил маму съездить с ними в качестве проводника, обещая привезти ее обратно домой в кабине того же грузовика По нужную улицу к Филимоновым доехали без проблем, но дальше грузовик исчез: уехал забирать с расчистки развалин немецких военнопленных и не вернулся! Надо понимать, что никакого транспорта, кроме армейских машин, в Кёнигсберге не было Делать нечего: в десять часов вечера моя беременная мать и четыре офицера решили идти назад пешком.
Уже смеркалось. Дошли до развилки оттуда военным еще было шагать 7 км по разбитому городу до вокзала. А к маминой улице дорога уводила в сторону на лишние три километра по пустырю
У обещавшего отвезти маму домой «банно-прачечного» майора было ранение в ногу он хромал.
Не надо меня провожать, пожалела майора моя мать, видя его хромоту и мучения. Я сама через пустырь до нашей улицы добегу!
«Ты знаешь, он никак не соглашался отпустить меня одну, рассказывала потом мне мама, но я его уговорила».
И она одна, на седьмом месяце беременности, пошла в наступающую ночь через длинный нежилой пустырь. Одинокая дорога по нему была стиснута, с одной стороны, крепостной стеной какого-то оборонительного вала, а с другой стороны, в кустах на склоне холма, прятались брошенные бункеры и подвалы, подземные ходы, куда никто не совал нос. Мимо этих бункеров в кустах мой отец-офицер ходил с автоматом, когда, спустя время, навещал маму в военном госпитале, где она родила меня за неимением гражданских больниц В то время из подземки могли напасть до депортации немецкого населения из Кёнигсберга в 1947 году, подполье нацистов еще огрызалось убийствами и терактами; немцы подожгли уцелевший при бомбежках целлюлозно-бумажный комбинат при его тушении отец чуть не обгорел
На счастье, «банно-прачечный» майор спохватился и закричал ей вслед: «Кирочка, постойте, остановитесь! Я век себе не прощу, если с вами что-то случится» И поковылял за ней вместе с офицером-лезгином, кутавшимся в огромную бурку Они прошли половину пути по пустоши вдоль крепостной стены и зарослей и невольно сбавили шаг: впереди на дороге металась женщина с распущенными волосами! Вылезшая из каких-то подвалов дюжая немка, видно, была умалишенной: в маниакальном упорстве, распустив космы, одна в сгущавшихся сумерках, моталась она в пустынном месте от зарослей к крепостной стене туда-обратно, взад-вперед На появившихся советских офицеров и русскую женщину с животом, она, встав сбоку у кустов, глядела исподлобья с такой злобой, что даже у мужчин мороз пробежал по коже
Чего уставилась?! придя в себя, прикрикнул на безумную лезгин в бурке. Сойди прочь с дороги!!!
Она, шипя, попятилась к зарослям с подземельями и присела в кустах. «Банно-прачечный» майор отер холодный пот, представив маму наедине с этой фурией: «Боже, Кирочка, я чуть вас не погубил! Она бы вас убила какой бы грех был!» и доковылял на больной ноге до нашей улицы, уже ни на минуту не оставляя мою мать на этой дороге
Не передумай тогда майор, я бы пошла одна и навек осталась бы в этом Кёнигсберге, говорила потом мне мама. Ведь я от этой сумасшедшей даже убежать не могла на седьмом месяце беременности! И не было бы на свете ни меня, ни тебя
Мама моя, не побоявшаяся тогда безлюдной дороги, была, к слову, не робкого десятка и сильна характером.
В войну, до замужества, она работала учетчицей на Кашпир-руднике под Сызранью, и однажды, в военном 1942-м году, бригаде мужиков, вытаскивавших из Волги древесину с плотов для крепежа шахты, начальство снизила дневной паек с 800 граммов хлеба на работающего до шестисот граммов Начальник лесоучастка побоялся спорить с руководством, мужики выполнявшие тяжелую работу сидели с черными лицами. А мать, табельщица, получавшая продовольственные талоны для участка, пошла к главному инженеру рудника и целый день наседала на него, ругаясь и упрашивая, не отходя ни на шаг. К вечеру она его сломила, тот взвыл и сказал начальнику участка Романову: «Это ей надо быть начальником, а не тебе!» и восстановил рабочим 800-граммовую дневную норму хлеба И она понесла эти талоны ждавшей ее весь день голодной бригаде