Это правда сейчас, в январе, был пустынный берег. Никого. Только темноголовый мальчик и светлоголовая девочка. Только морская гладь. Дальняя сопка, спускающаяся к морю. Пустые окна летнего корпуса. Корпус заслонял их обоих от главного здания, где и располагались сейчас дружины. Правда никого. Только нательный православный крест вспыхнул золотом на его груди в лучах солнца. Вспыхнул и уже оказался скрытым под футболкой.
Никто не увидит. Бог видит, заметила Лина.
Да ну, Лина, только и улыбнулся он в ответ.
А твой крестик?
Это другое. Это отец с мамой меня крестили, когда я родился. Чтобы была защита.
Защита, не удержалась и насмешливо фыркнула Лина. Можно подумать, с таким отношением к Богу, какое он сейчас выказал, он ходит в храм, исповедуется, причащается. Защита! Талант золота, закопанный в землю. Ленивым и лукавым рабом. Лина прикусила язык, потому что вспомнила: «Не позволяй себе говорить ближнему никаких укорительных, бранных, насмешливых, колких слов»[10]. И все-таки, уже оказалось поздно. Она уже сказала. Уже посмеялась.
А ты не насмешничай, сверкнул он на нее своими темными глазами. Плавали знаем. Видали таких.
Лина помолчала. Переломила мерзкую и противную гордость.
Хорошо. Прости, Тим.
Ладно тебе, смутился он. Я не кисельная барышня, чтобы передо мной просить извинений.
Кисейная, улыбнулась Лина. Кисея это была такая ткань.
Ладно, кисель или кисея, все одно: про слабаков, заметил он. Смысл один и тот же.
Вздохнул и махнул рукой:
Виват, гардемарины. Я пошел.
Лина проводила его взглядом и снова повернулась к морю. «Варяг» Кисейная барышня Алые паруса Так ярко блеснувший сейчас золотой нательный православный крест Тима Она подняла шарф. Это был очень хороший шарф. Шарф-трансформер. Его можно было носить шарфом, а в храме накинуть на голову. К месту и красиво. Словно омофор у Пресвятой Богородицы.
Лина вздохнула. Вот уж точно, кисель ли или кисея, но все одно: про слабаков. Стихи, песни Как будто она все забыла:
«В человеке живет грех: это безобразное чудовище, обитающее в глубине его души. Между тем человек как образ Божий стремится к красоте. Страсти рисуют ему грех в пленительном виде, но затем наступает горькое внутреннее прозрение. То, что казалось прекрасным, прямо у него на глазах становится уродливым, безобразным. Это скрытый в душе конфликт, постоянно переживаемый человеком. Если нет стимула бороться с грехом и страстями, то человек не знает другого внутреннего состояния, кроме чередования обольщения и разочарования, наслаждения и пустоты, миража счастья и его гибели. <> Кумир это глиняное или каменное изваяние, покрытое позолотой: он блестит издалека, а от частых прикосновений к нему позолота слезает»[11].
«Поэты гурманы земной красоты. Они не просто предаются страстям: страсти источник их вдохновения, краски их палитры; они хотят испытать все страсти, увидеть их во всех оттенках и нюансах, чтобы воплотить в своих стихах. Поэты в душе язычники: то, что принадлежит Богу, они приписывают миру и человеку; поэтому в их сердцах сочетаются тоска по идеалу и неудержимое влечение к греху, которое они украшают, как золотой парчой гроб.
В поэзии соединяются два начала: слово и музыка; имитацией музыки служат рифма и ритм. Когда мы слушаем музыку, то наш ум бездействует, как бы замирает; он переходит в пассивное состояние. Нельзя воспринять музыку на уровне сознания, она действует на те глубинные струны человеческой души, которые заставляют звучать эмоции и страсти. Музыка больше, чем какой-либо иной вид искусства, овладевает душой человека и парализует его личную волю. Если ум и воля действуют, то человек перестает слушать и чувствовать музыку. Гармония ритма увлекает человека, завораживает его, и он воспринимает стихи, будучи погружен их музыкой в состояние какого-то гипноза, воспринимает словесную ткань поэзии через тонкие ассоциативные связи, лежащие в области чувств.
Поэзия погашает дух (разумеется, мы говорим о мирской поэзии). <>
Жизнь без Бога превращается в сплошной обман. <> Поэты, как виночерпии, наливали кипящий напиток страстей в золоченые кубки и хрустальные чаши филигранных стихов, но затем ощущали на вкус, что это грязь из сточной ямы. Что оставалось им? Ненавидеть Бога, а еще зачарованно смотреть на облака, которые, как сказочные острова, плывут по перевернутому над землей океану».