Все это открывает широчайшие возможности для социального и, в особенности, для революционного, экспериментаторства, которое не может быть остановлено ссылками на «Разум», ибо чего именно требует «Разум», в каждом конкретном случае, практически решает тот, у кого есть возможность принимать решения, возможность навязывать свою волю даже вопреки сопротивлению. С другой стороны, религиозно не ограниченная «Общая воля» оказывается, по меньшей мере, потенциально, тотально не ограниченной, беспредельной волей, ибо устраняются объективные пределы её субъективному толкованию. Показательно, в этом отношении, что идейной основой всех революционных движений вплоть до эпохи Просвещения были религиозные ереси, а начиная с Французской революции, все «борцы за счастье народное» в обязательном порядке боролись также и с религией, стремясь заменить ее тем или иным вариантом рационально сконструированной светскойидеологии.
Учение Руссо, по существу, и было первым опытом создания таковой, ее первообразом. Если классическая утопия была еще переходной, промежуточной между религиозными и светскими учениями формой идеологии, то руссоизм это уже исключительно светская, непосредственно практически ориентированная, политическая идеология. Вместе с ней на смену еретикам, проповедовавшим «равенство и братство», построение справедливого общества, здесь на земле, приходят идеологи, проповедующие то же самое, но теперь уже на научной основе. Неслучайно сам термин «идеология» был введен в социальную науку последователями Руссо практически сразу после революции.
Концепция «Общей воли», таким образом, представляет собой своего рода идеологическую матрицу, раскрывающую общие принципы построения политической идеологии вообще. Ее суть в представлении той или иной групповой, «классовой», сословной, корпоративной, то есть, собственно, частной воли (= ценностных представлений и интересов) в качестве общей, «всенародной» и даже общечеловеческой. Такова принципиальная схема идеологического образа мысли, (здесь можно вспомнить и о том, что «Планы партии планы народа», и об «интересах всего прогрессивного человечества», и об «общечеловеческих ценностях» и т.п.) постулирование некой абстрактной, якобы объективно необходимой высшейценности и наполнение ее конкретным субъективным содержанием.
Поскольку провозглашаемая идеологами «Общая воля» в любых своих вариациях теперь, начиная с Руссо, апеллировала не к божественному, а к человеческому «Разуму» и естественным законам, возникла насущная необходимость в разработке, построенной по аналогии с естествознанием новой научной философии общества. Вместе с тем, социальная философия как таковая, с её «метафизическими сущностями» и ссылками на Бога, пусть и сугубо формальными, как у Гоббса и Локка, плохо подходила для идеологических целей и, теперь, должна была быть «переформатирована» в нечто более «идеологически выдержанное», а именно в науку об обществе. Поэтому должна была появиться социология. А Руссо, чья концепция «Общей воли» не была увязана с утопическим прожектерством и, соответственно, не была ограничена какой-то конкретикой, но, напротив, допускала наполнение самым различным «эмпирическим» содержанием, что было принципиально важно для идеологического типамышления, оказался предшественником «всего французского социологизма»,145 одним из «подлинных родоначальников теоретической социологии»146. Можно сказать, таким образом, что именно Руссо вызвал социологию из «недр утопии» к жизни, стал завершающим звеном в идущей от утопистов, через Гоббса и Локка, логической цепи, обусловившей возникновение и, между прочим, идеологическое значение этой науки.
Так как у самого Руссо «Общая воля» оставалась неопределенной рассудочной абстракцией, это давало самые широкие возможности для её произвольных интерпретаций, и позволяло «легитимировать» именем народа практически любые частные интересы и действия власть предержащих. Кроме того, поскольку «Общая воля» не ограничивалась религиозно, предел ее компетенции могла положить только другая воля, претендующая на статус «Общей». Соответственно, для светской идеологии, идеологическая борьба становится столкновением не столько идей и интерпретаций, сколь воль, то есть сил и интересов, и превращается, тем самым, именно в политическую борьбу, что провоцирует восприятие инакомыслящего, не просто как заблуждающегося, но как соперника, врага. Так формируется понятие политического и рождается политика, как явление новейшей истории, когда по слову Наполеона, «политика становится судьбой», то есть, важнейшим, ведущим фактором общественной жизни, с тенденцией ко всё большей политизации последней.