За школою высились огромные многоэтажные здания.
Это микрорайоны, где живут горожане, сказал Леонид Владимирович. Наш городок молодой он был возведен пятьдесят лет назад строителями, которые съехались сюда со всего Советского Союза на возведение химического комбината. Наш городок типичный: в нем творится тоже, что и в других городах малых и больших заводы и предприятия режут на металлолом, забывая, что это их рабочие места. Особо наглые и бессовестные делают рейдерские захваты заводов и фабрик всего, что раньше принадлежало государству. Среди них президенты и премьер-министры, министры, так называемые народные депутаты, чиновники. судьи, прокуроры и полицейские. Нет у них ни совести, ни уважения к простым людям, которым теперь работать негде и кормить свои семьи нечем. И это все потому, что народ разобщенный, каждый в одиночку выживает.
Подошли к большому дому.
В этой девятиэтажке будешь жить и ты. Машенька, наверное, уже заждалась нас.
Зашли в подъезд и поднялись на второй этаж.
Леонид Владимирович открыл дверь квартиры, оббитой черным дерматином.
Последнее, что услышал Белогрудка, перед тем как оказаться в квартире, это был знакомый ему гудок поезда. Ему даже показалось, что он почувствовал запах сирени.
Вот и мы пришли, Машенька! громко произнес Леонид Владимирович, заходя с котенком на руках, в одну из комнат.
Что-то белое и неподвижное лежало на спине, стянутое с ног до головы гипсом. Только маленький заостренный носик выбивался на белом фоне гипса и постели.
Присмотревшись, Белогрудка увидел расплывшееся в радостной улыбке худенькое личико.
Папа! Ты привез его! Он такой маленький. Как ты довез его в корзинке?
Он очень послушный, Машенька, похвалил котенка Леонид Владимирович. Не плакал. У тети Васи я его заметил, когда он сидел на большой ветке сирени и игрался с бабочками. Он потешный.
Уже весна и сирень расцвела? девочка, а это была Машенька, искренне удивилась.
Даже очень расцвела, отвечал ей отец.
Белогрудка внимательно смотрел на Машеньку, ожидая, когда она поднимется с кровати и даст ему имя, о котором говорили мужчина и Василиса.
«Скорей бы уже, хотелось ему. Тогда я стану взрослым, как дядя Шарик, и быстро помчусь домой. Взберусь на свою сирень и стану ловить бабочек и качаться на ветке, как прежде.
Но девочка Машенька молчала и не давала ему ни какого имени.
Белогрудка, чтобы поторопить ее, спрыгнул с рук мужчины на белое и очень твердое основание у ее остренького носика.
Машенька вскрикнула от испуга.
«В такой жесткой одежде совсем неудобно лежать», решил Белогрудка и, знакомясь, лизнул щеку девочки рядом с остреньким носиком, ощущая что-то горьковатое: похоже, то были слезы радости, которые бежали по щекам Машеньки.
Леонид Владимирович, опешивший от поступка котенка, чуть не причинившего боль дочери, нагнулся, к закованной в гипс дочери, чтобы снять его с нее, но так и застыл над нею, так как Машенька счастливо засмеялась:
Не лижи слезки, глупенький, они не вкусные. Я дам тебе печеньице. Она попыталась дотянуться к приставленному к постели стулу, на котором лежала раскрытая пачка печенья. Пальцы ее шевелились, а рука недвижимо лежала на постели.
Худенькое личико Машеньки, обрамленное гипсом, виновато улыбалось ему, но девочка имени не произносила. Пришлось мяукнуть и угрожающе провести коготками по твердому гипсовому корсету. Он был что камень на подворье Василисы.
Сердится чего-то, произнесла девочка и с огромным усилием все же дотянулась до печенья. При этом пальцы ее дрожали от напряжения.
Он ведет себя, как настоящий Бонапарт, произнес отец, успокаиваясь, и наблюдая за движениями дочери и котенка, готовый в любой момент защитить лицо дочери от острых коготков недовольного котенка.
Ну, до Бонапарта уму еще далеко, папа, сделала заключение девочка, а вот сокращенное от этого имени «Боня» ему явно подойдет. Когда станет взрослым, будем называть его Бонат, чтобы не обижать великого француза.
Так мы доберемся и до Бонифация, усмехнулся отец, довольный тем, что доставил удовольствие парализованной дочери.
А это кто? спросила девочка.
Так звали нескольких римских пап.
Нет, папа, «Боня», как раз подойдет этому рыжему комочку с беленьким фартучком. Боня! произнесла она, и ее пальчики правой руки опять зашевелились, сжимая печеньице. Папа, поднеси Боню к моим пальцам, я поглажу его.