Много позже, через год почти после свадьбы, подвыпивший Иван рассказал ей о «драке», к слову как-то пришлось: «Особой-то драки между нами, можно сказать, и не было. Я ему, дураку, говорю: ну, что мы, Пашка, звери что ли? Да и Дашенька человек, а не самка, извини, лесная Давай, говорю, её спросим, кого она больше любит, а то, может, ни один из нас ей не по душе, зря мы тогда это самое Она и с другими парнями дружит, танцевала, я видел, пока тебя не было, в вальсе. А он мне: «бей», говорит. А мне смешно с чего вдруг я его бить буду? Я специально драться не приучен, не боксёр, а тут вроде бы надо, ни с того ни с сего, взять и ударить человека. Ну, смех, да и только а он твердит: «бей!». И я говорю тогда: «бей сам, если на то пошло». И дальше «упрашивать» Пашку уже не надо было, очень злой был на меня из-за тебя. Кулаки у него, сама знаешь, покрепче моих, поувесистее, да и ростом он чуть повыше и в плечах пошире. Только не рассчитал он, что я-то поюрчей его, и от первого же удара ловко увернулся. Пашка от этого ещё больше обозлился, тараном на меня пошёл, и в глазах его такой, знаешь ли, нехороший огонёк загорелся взглядом испепелить готов
«Ах, ты, думаю, зараза, думаю, ведь тебе сейчас нож в руки дай или железку какую, убьёшь и сплюнешь только, легко». Страх был, скажу тебе, хотел уж, мысль была, «в кусты сигануть», да удержался. «Люди на войне за родину, за любовь к родине до смерти стояли, так почему, думаю, за свою любовь, за жизнь свою будущую не постоять!». И вот это самое соображение, что за любовь постоять надо, придало мне силы и уверенности.
Пока Пашка, значит, примерялся, соображал, как и куда меня покрепче садануть я ему снизу по скуле и врезал со всей силы. Он, видать, этого никак не ожидал, не устоял на ногах и рухнул. Ну, я не стал дожидаться, пока он поднимется и вспомнил приёмы самбо, которые видел в спорте, взял и закрутил ему руку за спину и сел на него. Пашка взвыл от боли вывернутой руки: «лежачего не бьют» кричит А я говорю, «я и не бью, говорю, я тебя землю жрать заставлю, чтобы ты, значит, больше на Дашеньку зенки не пялил» и так далее: не я тебя звал, не я первый начал
«Отпусти!» молит Пашка. И чувствую, нет в его голосе прежней злобы, по-хорошему просит. И взял с него слово, что он не будет больше приставать к тебе. И Пашка слово дал: «твоя взяла!» говорит, только и ты слово дай, что не скажешь никому, что меня с ног сбил одним ударом. А мне что! Хорошо, говорю, не скажу никому
Так рассказал Иван Даше о своём её «завоевании». Он не знал того, что Пашка слово своё не сдержал. Не раз и не два подстерегал он Дашеньку и до свадьбы её с Иваном, и после, просил, умолял, чуть не на колени становился, упрашивал её бросить Ивана. Однажды даже снасильничать пытался, только ничего у него не вышло, Дашенька была сильная, и верность мужу, по неписанному «лесному» закону знала и берегла.
______________
А потом, через годик после свадьбы, Иван задумал уехать и увёз Дашеньку к родителям в город. А жили они на окраине города, где в частном секторе был у них свой дом и огород в четыре сотки за высоким забором. Хоть это-то было привычно для Дашеньки деревенской.
Но жизнь на новом месте не удалась. В чужой семье чужие порядки. Поначалу, от упреков свёкра и свекрови Дашеньку защищал Иван. Но устроившись на новую работу, в большой гараж механиком-слесарем-авторемонтником он начал выпивать. А запои его длились всё долше: то на два-три дня, а то на целую неделю: утром уходил с похмелья с «разбитой» головой, а вечером приходил, еле держась на ногах. Их брак разваливался на глазах. О какой интимной близости могла быть речь с пьяным-то, еле двигающимся мужиком. И вся любовь пропала куда-то
А последний штрих (который запомнился Даше, как разрушитель: «из-за картошки», так на всю жизнь запомнила она) была «чистка картофеля». Свекровь чистила тоненькую «шкурку», и заметила, что Дашенька срезает ножом кожуру с картошки толсто. И она со смехом упрекнула её в этом: мол, картошку и то чистить не умеешь! Даша пыталась объяснить: что в деревне держат скотину и картофельные очистки не выбрасывают в мусорное ведро, а варят на корм скотине и поэтому чистят толсто, чтобы скотине было что поесть, так привыкли все деревенские. А свекровь уже «понесло», и она, не перенося возражения, да ещё от девчонки-деревенщины, вспомнила и все остальные «грехи» Дашеньки. Началось: и мусор-то она не убирает или убирает плохо; и полы мочит сильно (Дашенька не жалела воды, у реки выросла); и не умеет в огороде ухаживать за грядками, рассаду свеклы пропалывая, выполотые пересаживали на новое место, а не выбрасывали «это тебе не колхозное поле, каждый росточек дорогой в городе и каждый метр земли дорог»