Он последнюю копейку отдает товарищам, но только ужаснейший скандалист!
Ольга Николаевна. А этой Зинаиды Васильевны я боюсь. Мне все кажется, что она меня презирает.
Глуховцев. Какая чепуха! Кто же может тебя презирать? Ты такая прелесть, такое очарование, что вот, хочешь,- сейчас при всех возьму и стану на колени.
Ольга Николаевна (испуганно). Нет, нет, Коля. Ступай, миленький, к твоим, а я тут побуду одна. Немножко погрустить захотелось.
Глуховцев. О чем, Оль-Оль?
Ольга Николаевна. Так, о жизни. Ты очень меня любишь, Коля?
Глуховцев. Очень, Оль-Оль.
Ольга Николаевна. Нет, скажи-очень? Мне нужно, чтобы ты очень любил меня.
Глуховцев. Сильнее нельзя любить. Видишь ли, настоящую любовь можно узнать по тому, насколько от нее человек становится лучше, и еще по тому, Оль-Оль, насколько от нее в душе светлеет. А у меня так светло теперь, что я удивляюсь. Ведь ты знаешь, Олечка, как мучили меня всякие проклятые вопросы, а теперь ничего: только радость, только свет, только любовь. И петь хочется... как Блохину.
Ольга Николаевна. Ну иди, миленький, пой. (Тихонько целует его руку.) Спасибо тебе.
Глуховцев (отвечая таким же поцелуем). Я только на минутку. Не забывай меня!
Ольга Николаевна. И ты меня не забывай. (Остается одна. Некоторое время молчит, потом тихонько напевает.)
Ни слова, о друг мой, ни вздоха. Мы будем с тобой молчаливы:
Ведь молча над камнем могилы склоняются грустные ивы.
И молча читают, как я в твоем сердце усталом,
Что были...
Онуфрий (кричит). За ваше здоровье, Ольга Николаевна.
Ольга Николаевна (тихо). Спасибо. (Продолжает петь.) Что были дни светлого счастья, и этого счастья не стало.
Глуховцев (кричит). Петь идите, Ольга Николаевна!
Мишка. Идите петь. Одного голоса не хватает.
Ольга Николаевна. Нет, я тут побуду... Что были дни светлого счастья, и этого счастья не стало... Да. Милый мой Колечка, бедный мой Колечка.
Студенты (поют).
Быстры, как волны, все дни нашей жизни.
Что день, то короче к могиле наш путь.
Налей же, товарищ, заздравную чару,
Бог знает, что с нами случится впереди.
Посуди, посуди, что нам будет впереди.
Мишка. Так, так, Сережа, поддерживай.
Студенты (продолжают).
Умрешь, похоронят, как не жил на свете.
Уж снова не встанешь к веселью друзей.
Налей же, товарищ, заздравную чару,
Кто знает, что с нами случится впереди.
Посуди, посуди, что нам будет впереди!
Онуфрий. Господа, кто подложил под меня сардинки? Во-первых, я не курица, во-вторых, куры не несут сардин, а в-третьих, я не маркиз, чтобы ежедневно менять брюки.
Хохот.
Ольга Николаевна (повторяет). "Уж снова не встанешь к веселью друзей..." Один у меня друг, как одно у меня и сердце. Одна жизнь. Одна любовь.
Со стороны сидящих на поляне доносятся отрывки горячего спора.
Архангельский. Ты не имеешь права так говорить, Миша. Ницше...
Мишка. А я буду говорить.
Анна Ивановна. Господа, господа, необходим порядок. Вы что хотели сказать, Блохин?
Блохин (захлебываясь). Я говорю... я говорю, что сила не в том, чтобы постоянно разрушать и ничего... ничего не творить. Тво... творческий дух...
Мишка. Верно, Сережа!
Блохин. Погоди, Михаил. Я говорю...
Глуховцев. А я скажу, Михаил, что это глупо: ко всему, что не нравится и чего не понимаешь, прилеплять кличку мещанина. Таким образом можно легко отделаться...
Зинаида Васильевна. Почему же непременно отделаться, Глуховцев? А если человек убежден, что данный факт или данное лицо...
Онуфрий. Вот бы нас сейчас да в тихое семейство.
Глуховцев. Не балагань, Онуфрий. Меня возмущает легкость, с которой этот господин пришпиливает ярлычки. Мы не насекомые...
Онуфрий. Мы травоядные алкоголики.
Глуховцев. Онуфрий! Господа, или спорить, или дурачиться,- я этого не понимаю.
Анна Ивановна. Вы пьяны, Онуфрий Николаевич. Повторите, Михаил Иванович, что вы сказали.
Мишка (угрюмо).