Михаил Зайцев - Дорогие сердцу лица стр 8.

Простите, буйные отавы,
Прости, засохшая трава,
Что первую любовь оставил,
А ведь она была права.

Прости мне, что не усомнился
В тебе, дорога. Скорбь свою
Таил; злословию дивился;
Все, что имею,  отдаю.

Простите, меркнущие тени
Ушедших. Стоя на краю,
Я тешил мысль остаться с теми,
Кому я пел, кому пою.

Простите, рыбы, птицы, звери,
Что предал вас, что вас зорю,
Передо мной открылись двери,
Хочу никак не затворю.

Прости мне, дерево пустыни,
Благополучие. Чудак,
Того не ведал я доныне,
Что я и нищ, и слеп, и наг!

Река себя, как зыбку,
Качает и качает
Ныряющую рыбку
И стайку белых чаек.

И рыбка без испуга
Глядит на стайку чаек,
И все они друг друга
С улыбкой привечают.

Сказали человеку:
«Не боись!»
И человек
Не вспомнил о боязни.
Сказали человеку:
«Поклонись!»
Он поклонился
И ушел от казни.
Сказали человеку:
«Ты велик!»
Не усомнился он
Ни в коем разе.
Сказали: «Мразь!»
И отразился лик
В воде стоячей
Безобразней мрази.
Сказали: «Пой!»
Он: «Подпою запой!»
«Люби!»  сказали.
Пламенел очами.
Сказали: «Ешь!»
Наелся.
«Будь собой!»
Он растерялся
И пожал плечами.

Там есть, за вершинами гор,
Долина согласья и лада?
Там сердцу понятен укор
Небесно-открытого взгляда?

Ужели и там суета?
Но слышу, идет издалека:
«Спасет этот мир красота»
Сквозь гневное «Око за око!».

Колеблется, зиждется: там
Спит ночь на коленях у света,
И Слово подходит к словам
Иначе зачем мне все это?!

Радость моя высока́,
Счастье мое вели́ко:
Сыплю из туеска
На клеенку клубнику.

Медленно наклоняю,
В помощь ладонь подставляю,
Чтобы бочок не поранить
Самой румяной крайней.

Все, высыпаясь, подряд
Прямо в глаза мне глядят!

В далях поднебесных
Под ночной звездой,
В клубнях полновесных
В почве молодой
Есть всегда такое,
Что собой роднит
Поле золотое,
Солнечный зенит,
Маленькую мяту
Со скалой большой
Всех же, вместе взятых,
Всех, всех, всех!  с душой.

Хлынувший рассыпчатым свинцом,
Полоснет по речке, по отаве.
Забежит соседка на крыльцо,
Тазик на приступочку поставит.

Вспомнит про забытое белье.
И на дождь!
Пригнется, осмелеет.
Платьице промокшее ее
Тело обхлестнет, порозовеет.

Дождь в захлебе пуще задробит,
На нее глазея бесшабашно.
Но ее ревниво заслонит
Мужняя промокшая рубашка.

Я слышу, я вижу: в чужие края,
Скользя по обветренным сходням,
Уходит наивная вера моя,
Уже безвозвратно уходит.

Но даже и там, в запредельном краю,
Во мраке забывчивом с грустью,
Приметив наивную веру свою,
До самой земли поклонюсь ей

Притиснут в очереди длинной
К спине невидимой чужой,
С ней, очередью, пуповиной
Незримо связанный, слезой
Незримо-общею омытый,
Жалелый жизнью, ею битый,
След в след ступаю к рубежу
Как будто бы узнать спешу,
Чего там нет и что дают там,
Каким комфортом и уютом
За все мытарства наградят,
Рассортируют иль подряд
Сбросают всех в котел кипящий?
Не потому ль за мной стоящий
Толкает в спину? Шагом верным
Молчком переступают люди.
И нету в очереди первых.
И не дай бог последний будет!

Дрожат бокалы тоненько,
Здесь каждый третий пьян.
И бродит возле столиков
Нахмуренный Хайям.
Не изрекая истин,
По крайней мере вслух,
Хлебает супик кислый,
Отмахивая мух.
В меню глядит открыто,
Берет еще котлет
И вовсе не «маститый»,
И вовсе не поэт.
Я так подумал только
Он на меня как глянет!
И над хмельным застольем
Как грянет!
Высказывался резко,
Не опуская век.
И становился трезвым
Двадцатый век!

Жую свои котлеты.
Тишь и благодать!
Вокруг сидят поэты,
Хайяма не видать!