Михаил Зайцев - Дорогие сердцу лица стр 11.

Тропинкою степной
В разливах чабреца
Идут на водопой
Корова и овца.

Степной привычен путь,
Как жизненный уклад:
Овца отстанет чуть
Корова косит взгляд.

Корова если вдруг
Свернет с тропинки, рог
Овца нагнет: «От рук
Отбилась и от ног».

Всю жизнь они вдвоем
У бедного вдовца
А вот и водоем
В просвете чабреца.

Корова воду пьет,
Водицу пьет овца.
И свет с небес идет,
И нет ему конца!

Хоть за край света беги,
Задних не чуя ног,
И сам себя сбереги,
Загнанный в угол зверек.

Что ж ты, споткнувшись, опять
Сел в провалившийся снег:
Как же в тебя не стрелять,
Я ведь не зверь человек!

И в густом лесу, и в редкой
Роще слышу все ясней
Голоса далеких предков,
Рыб, животных и зверей.

Слышу сердцем, чую кожей
Мир лесов, полей, степей.
Он и нынче нас моложе,
Он и нынче нас умней.

У слона, змеи, волчицы
И у солнышка в горсти
Не мешало б поучиться,
Как природу нам спасти
От самих себя Но это
Ближе сердцу не уму.
А пока летит планета
Стертым мячиком во тьму.

Река покрылась льдом.
Кружись в ней, не кружись,
А жизнь пошла вверх дном,
Другою стала жизнь.

Идет по льду рыбак,
Не аки посуху,
Поймать за просто так
Рыбешек на уху.

Пробурит крепкий лед.
И на зеленый свет
Рыбешка подплывет,
А света вовсе нет.

Несладко подо льдом
Барахтаться в воде,
Вся жизнь идет вверх дном,
Как, впрочем, и везде.

В повседневных трудах и заботах
О ночлеге, любви, бутербродах
Забывал он на небо взглянуть.
Прижимался к земле. И все глубже
В землю плотью входил. И все глуше
Покрывался забвением путь.
И, смешавшись с землей без остатка,
Облегченно вздохнул и украдкой
На далекое небо взглянул.

Там, в пространстве колеблемом, кто-то
Над своей бесконечной работой
Одинокую спину согнул.
К небесам прижимался. Все глубже
В небо плотью входил. И все глуше
Заунывную песню тянул.
В небесах растворясь без остатка,
Облегченно вздохнул и украдкой
На далекую землю взглянул.

Оторванный от неба и земли,
С издерганной, измученной душою
Стою понуро в солнечной пыли
Над малой родиной и над большою.

Мне б от обиды крикнуть в небеса!
Но голос мой уже настолько дальний,
Что различимы больше голоса
Пустых надежд, напрасных ожиданий.

Мне бы упасть, лицом к земле припасть!
И захлебнуться бы слезою душной.
Но надо мною беспредельна власть
Всеобщего молчанья, равнодушья.

И у кого мне с горечью спросить
О том, как стал я холоден к народу
И через сколько пропустили сит
Мою необозримую свободу?

Мне бы спросить об этом у небес
Но небеса унижены и смяты.
И вместо грома вездесущий бес
Устроил барабанные раскаты.

Мне бы спросить об этом у земли,
Но мечется земля, твердит землица:
«Сыны мои, ну как же вы могли!..»,
А что «могли» сказать, как мать, стыдится.

Домой придет посмотрит колко,
Хмурной уставится в окно.
Жена забегает иголка
Сшивает жизни полотно.
Чего разбегалась?
Да как же?!
На стул опустится без сил.
Сейчас он скажет, скажет, скажет:
«Да, не люблю. Нет, не любил».
Но он молчит. И вдруг украдкой
Посмотрит, выдохнет:
Жена
Ей так тепло и так ей сладко,
Что до озноба холодна.

Полетим, полетим над чужою страной,
На других поглазеем, себя всем покажем,
Ну а то, что увидим, и Богу не скажем,
Возвратимся домой с окрыленной виной.

Что нам Запад и что нам Восток,
Ну, отметим для галочки: были в Париже.
И на ниточку памяти грустно нанижем
Сувенирную бусинку в русский рядок.

И продолжим Отчизну тихонько любить,
Позабудемся в прежних трудах и заботах,
А чтоб наши полеты совсем не забыть,
Нитку бус мы повесим на старых воротах.