«Ноги трава леденит»
Ноги трава леденит.
Солнце весёлое светит.
Мимо прибрежных ракит
Чудно шагать на рассвете.
Чувствовать солнышка взор,
Видеть, как лес хороводит,
Знать, что ещё горизонт,
Не приближаясь, уходит.
«Ударит ветка по плечу»
Ударит ветка по плечу,
Ударит хлёстко, резко, больно.
Замешкаюсь и отскочу.
«Ты чо?!» вдруг выкрикну невольно.
Рукой схватившись за плечо,
Не понимая, как в угаре,
Шепчу растерянно: «Ты чо?!»
Как будто человек ударил.
«Осень. Выйду на дорогу»
Осень. Выйду на дорогу
Листьев жёлтая печаль,
Как посланье наше Богу,
Улетает в сизу даль.
Успокойся, сердце. Дальний
Путь наш чист, как наша честь.
В том и счастье увяданья,
Что оно на свете есть.
Успокойся, сердце, истин
В этот миг не приводи,
Но вослед осенним листьям
Светлым взглядом погляди.
Вечер
Река себя, как зыбку,
Качает и качает
Ныряющую рыбку
И стайку белых чаек.
И рыбка без испуга
Глядит на стайку чаек,
И все они друг друга
С улыбкой привечают.
«Там есть, за вершинами гор»
Там есть, за вершинами гор,
Долина согласья и лада?
Там сердцу понятен укор
Небесно-открытого взгляда?
Ужели и там суета?
Но слышу, идёт издалёка:
«Спасёт этот мир Красота»
Сквозь гневное «Око за око!»
Колеблется, зиждется: там
Спит ночь на коленях у света,
И Слово подходит к словам
Иначе зачем мне всё это?!
«Радость моя высока»
Радость моя высока,
Счастье моё велико:
Сыплю из туеска
На клеёнку клубнику.
Медленно наклоняю,
В помощь ладонь подставляю,
Чтобы бочок не поранить
Самой румяной крайней.
Все, высыпаясь подряд,
Прямо в глаза мне глядят!
«Вскрылась река, и тяжёлые льдины»
Вскрылась река, и тяжёлые льдины
Рёбра кромсают друг другу.
Слышится рык нарастающий львиный?
Рёв не быка ли с испугу?
Треск это тьму отдирают от света
Или же рвут полотенца?
Давка. Сумятица. И сквозь всё это
Плач безутешный младенца?
«В далях поднебесных»
В далях поднебесных
Под ночной звездой,
В клубнях полновесных
В почве молодой
Есть всегда такое,
Что собой роднит
Поле золотое,
Солнечный зенит,
Маленькую мяту
Со скалой большой
Всех же, вместе взятых,
Всех, всех, всех! с душой.
Элегия
Я слышу, я вижу: в чужие края,
Скользя по обветренным сходням,
Уходит наивная вера моя,
Уже безвозвратно уходит.
Но даже и там, в запредельном краю,
Во мраке забывчивом с грустью,
Приметив наивную веру свою,
До самой земли поклонюсь ей
«Притиснут в очереди длинной»
Притиснут в очереди длинной
К спине невидимой чужой,
С ней, очередью, пуповиной
Незримо связанный, слезой
Незримо-общею омытый,
Жалелый жизнью, ею битый,
След в след ступаю к рубежу
Как будто бы узнать спешу,
Чего там нет, и что дают там,
Каким комфортом и уютом
За все мытарства наградят,
Рассортируют иль подряд
Сбросают всех в котёл кипящий?
Не потому ль за мной стоящий
Толкает в спину? Шагом верным
Молчком переступают люди.
И нету в очереди первых.
И не дай бог последний будет!
«Над растревоженным садом»
Над растревоженным садом
Долго сверкала гроза,
Небо обрушилось градом.
Прячу повинно глаза
От оголённых деревьев,
Словно бы это я сам
Бил их с немым упоеньем.
Но и стыжусь со смущеньем
Взгляд свой поднять к небесам.
В ЦДЛ
Дрожат бокалы тоненько,
Здесь каждый третий пьян.
И бродит возле столиков
Нахмуренный Хайям.
Не изрекая истин,
По крайней мере, вслух,
Хлебает супик кислый,
Отмахивая мух.
В меню глядит открыто,
Берёт ещё котлет
И вовсе не «маститый»,
И вовсе не поэт.
Я так подумал только
Он на меня как глянет!
И над хмельным застольем
Как грянет!
Высказывался резко,
Не опуская век.
И становился трезвым
Двадцатый век!
Жую свои котлеты.
Тишь и благодать!
Вокруг сидят поэты,
Хайяма не видать!