Человек лежал на спине, чуть искривив в улыбке рот, и припоминал долгую прожитую жизнь.
Подобно большим неторопливым птицам, воспоминания поднимались над умирающим телом и разлетались во все стороны сквозь облупившуюся дранку потолка. Где-то там наверху они ластились к голубым склонам огромной светящейся полусферы, окружавшей комнату, в которой с каждой минутой всё более ощущалось присутствие смерти.
Говорят, привычка вторая натура, милостью неба данная нам взамен ожидаемого счастья. Привычка мыслить, постоянно тревожить рассудок той или иной идеей великое благо. Увлечённые потоком мыслей, мы не замечаем, как день ото дня всё более немеет и портится наше тело.
Так и теперь, вместо того, чтобы оплакивать приближение телесной смерти, думы человека орлили в стратосферах, осматривая вершины, достигнутые и не достигнутые в этой жизни.
«Поорлив», они теряли высоту и над самой землёй разлетались по прожитым десятилетиям, о которых никто из ныне живущих людей ничего не знает или уже не помнит.
Но помнит он. Там остались следочки, его следочки. Они реально существуют, пока он жив. Неужели смерть вычеркнет и их? Разве можно прошлое изменить? Выходит, можно
Через полчаса смерть одолела пограничный рубеж и теперь с благородством римского колониста устанавливала свои холодные порядки. Да, дружище, твоя славная Троя пала это факт. Сейчас остановится сердце, и под искрящимися биографическими обломками исчезнет последняя ниточка, за которую ещё можно потянуть и, обманув на время смерть, передать потомкам драгоценный трепет твоей уходящей жизни.
Но главное передать память о Трое, которая могла бы уберечь новое человеческое племя от ошибок юности. Ведь оно наверняка совершит их, рассчитывая жить вечно и оттого пренебрегая долгой и при этом очень короткой жизнью.
Часть 1. Странная периодичность
Великому Родену повезло с учителем. Француз Эдуард Лантери оказался достойной педагогической оправой, из которой выпорхнул в индивидуальное творчество гениальный Огюст. Господину Лантери принадлежат слова: «Счастлив тот, кто открыл себя рано, у него есть шанс стать великим художником».
Увы, эти замечательные слова неприменимы к биографии главного героя нашей голубой летописи Венедикта Сифовича Аристова.
Лет двадцать пять назад Венедикт отметил своё пятидесятилетие. И теперь на пороге без четверти векового юбилея мысли о прожитой жизни и недорастраченной сердечной любви частенько тревожили его благородный ум и отзывчивую душу.
Родился Венечка (так звали Венедикта родители) человеком крайне эмоциональным и в то же время стеснительным. Если гнев, досада и прочие лихоимства выплёскивались наружу прямиком из нервической сущности подростка, то доброта и душевная отзывчивость с великим трудом продирались через его гипертрофированную стеснительность. Оттого свои лучшие качества Веня проявлял с опозданием и, как могло показаться со стороны, с неохотой.
Уклад Аристовых был прост. Распорядок дня начинался и заканчивался обыкновенно. Достатка, позволяющего разнообразить, как теперь говорят, семейную «потребительскую корзину», Аристовы не имели. С одной стороны, их скромный бюджет был следствием житейского, так сказать, нестяжательства. С другой стороны, на последних поколениях родового древа Аристовых природа откровенно отдыхала.
Не имея ни талантов, ни карьерного трудолюбия, Аристов-старший не ждал, да и не жаждал от родственников какой бы то ни было семейной поддержки.
И всё же генетическая лаборатория Бога «организация» справедливая. Время от времени она балует нас удивительными чудесами. Так накопившаяся невыразительность многих пра-пра-родителей встрепенулась в Венечке ярчайшим личностным потенциалом. Казалось, всё недополученное от природы прежними Аристовыми, Главный инженер лаборатории «запихнул» в четыре килограмма рождественского пирога с восхитительным вензелем «Венедиктос»!
Как же эти четыре килограмма (то вместе, то порознь) кричали, оглашая старенький роддом вестью о явлении в мир новой человеческой твари! «Экая птица говорливая ваш Венечка! смеялась дежурная сестра, передавая малыша на руки отцу. Птицы свободу любят. Вы уж птаху не невольте».
Время подтвердило слова доброй женщины. С ранних лет Венечка рос ребёнком особенным. Чурался доблестных детских игр послевоенного времени и в то же время воспринимал пространство, отведённое ему для жизни, как некую сказку, где повсюду за нагромождением привычного таится что-то необыкновенное.