УСМЕШКАМИ КАМЕННЫХ ИДОЛОВ
Усмешками каменных идолов
Глубины веков насмехаются
Над жизнью людской, быстротечною
С её суетой и проблемами,
Порою впустую растраченной.
Законам космическим следуя,
Несёмся в пространстве и времени
Под знаком всеобщей причинности,
В полях мировой гравитации
Влекомые «чёрными дырами».
Путь звёздный парсеками меряя,
Коллапсам вселенским подвержены,
Подвластны мы лишь Провидению,
И будем, случись апокалипсис,
Как дети беспомощны малые.
Ведь нет ничего в мире вечного:
Настанет день «икс», и в мгновение
Мы в пыль превратимся, безропотно,
На уровне ядерно-атомном,
Блуждая в межзвёздных скоплениях.
И нет ничего в этом странного
Законам физическим Кеплера
Природа Вселенной последует,
И где-то в глуши мироздания
Возникнут другие сообщества
Намного умней и изящнее
Земного, так несовершенного.
Во всём будут мир да согласие
Согласно «Космическим правилам»,
В цветущей стране благоденствия,
Где каждый мудрей будет внутренне,
Греховным делам не подверженный,
О ближнем радеть и любить его
Сочтёт за свою он обязанность
Да будет блажен тот, кто верует!
О МИШКЕ ЯПОНЧИКЕ СЛОВО ЗАМОЛВЛЮ
Двадцатый век. Начало. Смута, смерть, разруха,
И беспредел повсюду шлёт своих гонцов.
На волю выпорхнули надо ж, вот везуха,
Из клеток царских стаи «керенских птенцов».
Средь них был Мойше-Яков Вольфович, налётчик,
С фамильей Винницкий, большой оригинал.
По полицейским сводкам шёл он как Япончик.
Он не крошил батон, к тому ж пургу не гнал.
Откат от «вышки» по прикиду без отключки,
Гоп-стоп оттянутый отстой на вираже,
Он всем пижонам, без халявы, делал ручки,
Но без напряга, провансаль блин, бланманже.
Для урканов с одесской, правильной малины
Он был «наставник и отцовский поводЫрь»,
К тому ж, для полной завершающей картины,
Был Аль Капоне против Мишки сущий хмырь.
Поставил нА уши он всю Одессу-маму,
Стеною шла тогда Пересыпь на Фонтан,
А Лонжерон пророчил Молдаванке драму,
И брал на понт всех фрайеров большой кичман.
Овёс не сыпал, керосин на штукатурку
Не лил, не гнул камыш и брёвна не катил,
И порожняк не гнал, спроси любого урку,
Он всем «стрелу забить»*, в натуре, предложил
И можно было в подворотне ночкой тёмной
В те дни лихие, когда шёл крутой разбор,
Услышать, в общем, совершенно неподъёмный
Такой, примерно, джентльментский разговор:
«Ах, здрасьте вам, мадам! Я дико извиняюсь!..»
«Пардон! Вы что-то там имели мне сказать?»
«Начто вам гАмбель** тот? Браслетик ваш, признАюсь,
Мне по-душе! Прошу комод вас не ломать!»
«Зачем мне «голову беременную делать? «***!
Ты что-то вЯкнул там, дешёвка? Дай откат!
В менЕ шевелится всё! Если знаешь бегать,
Беги, сучок, туда, куда глаза глядят.
Подумать можно, что менЕ вы напугали!
Вы начинаете мне нравиться****, месье!
Вот всё расскажет Циля***** Мишке, чтоб вы знали,
Отправит рвать ботву вас к Дюку Ришелье».
«Слуга покорный ваш, мадам! Вас умоляю!
Откуда ж знать, что вам Япончик протежЕ!
Ах, извините! Всё, мон шер! Я испаряюсь!»
«Давно бы так! Адьё! Моё вам «силь ву пле»!..
На Дерибасовской, в Порту и на Привозе
Он был грозой; игОрный клуб румынский брал,
И Майсман с Лейтманом почить успели в бозе,
Гольдштейну с Лейтманом устроил он аврал.
А Гепнер с Ланцбергом, с княгиней Любомирской
Подверглись шмону, вместе с ними Айзенберг,
«Большие люди» всё, закалки кирасирской,
Но каждый был из них, скажу вам бизнес-клерк.
С Котовским знался он, с Утёсовым, с Якиром,
Во всех он ракурсах искусство обожал,
Шаляпин был его возвышенным кумиром,
А вот Петлюре он под зад пинка давал.
Но что-то с контрой этой у него не вышло:
Вся разбежалася братва, ни дать ни взять.
Он до Одессы дёру дал ни в хвост ни в дышло,
Но пойман был, смекнув, век воли не видать.
И отвернулися от Мойше даже бОги:
Его поставил к стенке красный военком.
Отпетый кАнтором хоральной синагоги
С Миньковским Пиней, был Япончик погребён.
Пусть не морочат головЫ мне фарисеи,
Писал, как мог, но всё ж признАюсь как-нибудь.
Лишь одного желаю Матушке-Рассеи
Не приведи Господь, чтоб вспять всё повернуть.
* «стрелу забить» созвать сходку «воров в законе»;