Филл, из дневника первого некрофила
Девушке было лет восемнадцать, но на вид она казалась подростком, в котором только начинала проглядываться пробуждающаяся женственность. Нежные грудки, стройные длинные ножки, которые могли бы сделать ее топ моделью пожелай она работать на подиуме.
У меня дрожали руки от вожделения, когда я снимал с нее трусики и моему взору предстало восхитительное зрелище волнующая поросль темных волосков на лобке и узкое девственное влагалище, которое услаждало меня всю ночь. Я не был груб с моей юной прелестницей и перед первым соитием долго читал ей стихи:
О, если с болью, гневом и слезами
Любить вас больше, чем себя,
Я осужден, вздыхая сокрушенно,
Пылать и леденеть пред вами,
О, если я от этого, любя,
Терплю урон, на вас вина, моя Мадонна.
Да, это был мой любимый Петрарка, певец любви и томной нежности.
Наутро я приказал доставить ее труп снова в морг. Расставание с ней было для меня тягостным испытанием.
Элен Бейкер, репортер газеты «Стейт Джорнел»
Я провела в морге самую долгую ночь в моей жизни. Бог знает, каких нервов мне это стоило. Иногда я погружалась в тревожное забытье и мне снилось городское кладбище, где я похоронила маму. Открытая могила, из которой пыталась и не могла выбраться моя мать, длинные ряды мраморных крестов и плачущий самоубийца, который из-за могильного камня протягивал мне револьвер, предлагая застрелиться.
Я просыпалась, дрожа от страха, и считала минуты, дожидаясь, когда закончится этот затянувшийся ночной кошмар.
Утром я чувствовала себя усталой и разбитой. Меня изводили позывы тошноты. Тяжелый запах в морге сгущался и, кажется, можно было вешать уже в воздухе топор, которым в прозекторской патологоанатомы рубили, вероятно, кости мертвякам.
Ровно в восемь придет Моника. Я ждала, когда двери морга распахнуться и она, бодрая от утренней свежести, войдет в мрачное, холодное помещение и звонко скажет:
В гробу я вас видела, миссис Бейкер, с вашим журналистским расследованием.
И эта её показная ироническая строгость станет отдушиной и логическим финалом в той безвыходной ситуации, в которой я оказалась по причине своей глупости.
Но Моника не пришла в восемь и это стало крушением всех моих надежд.
В морге было зябко и я не могла согреться, несмотря на русскую шубенку и утепленные сапожки, в которые предусмотрительно велела мне облачиться подруга. Я была разбита морально, меня преследовал дурной запах, исходивший от посиневшего утопленника. Хотелось плакать от обиды и безысходности. Что могло помешать моей подруге и почему она, зная, как мне страшно и тяжело здесь одной, не пришла забрать меня ночью? Конечно, я могла бы постучать в двери или завизжать поистошнее, чтобы услышал угрюмый сторож. Меня бы вывели из этой чертовой холодилки. Ну, напугается поначалу охранник, приняв меня за воскресшего покойника, велика ли беда. Но, что я добьюсь в случае моей позорной капитуляции? Дело попадет в руки коррумпированной полиции или отдельных ее продажных представителей, как любит выражаться наш главный редактор, и тогда прости, прощай жареный факт, ради которого я опрометчиво сунулась в это рискованное журналистское расследование.
Моника Стайл безнадежно опаздывала. Она не пришла в девять, десять и одиннадцать часов. На циферблате уже полдень, а ее все нет. Мои планы развеялись в прах. Зная лучшую подругу, как человека ответственного и пунктуального: даже о своих походах в туалет она отчитывается перед близкими, я поняла, с нею стряслась беда, иначе стала бы она держать меня в этой пропахшей мертвецкой, куда и впустила-то после долгих уговоров.
Я потеряла счет времени. Мною овладела апатия. Есть мне не хотелось, общество неразговорчивых соседей не располагало к аппетиту, да и нечем было закусить-то, я не думала, что застряну в этом мрачном подземелье надолго. Казалось, вся я пропиталась тяжёлыми смрадным духом, хотя в морге было стерильно и в каждый труп санитары, чтобы перебить трупный запах, явно вкачали ведро формалина. Но запах победно и стойко стоял в воздухе. Мой сыщицкий запал, который я копила в себе целую неделю, пока убеждала Монику запереть меня в морге, испарился через два часа жуткого пребывания в этом холодном склепе. Я и рада была поскорее убраться отсюда, но ложная гордость и возможные насмешки главного редактора не позволяли мне оставить проигрышную позицию без очевидных результатов. Я решила умру, но дождусь непрошеных гостей, о которых поведал мне профессор Глебов. «Может быть, он напутал что, который раз, спрашивала я себя, все же больной убитый горем человек?»