«Подручный» нас предупреждает: «Горе тебе, если ты не нашёл места под тусклым лагерным солнцем» Фетюков, лижущий миски, конечно, пропадёт. Пропадёт и Кавторанг человек, у которого хватило воли, энергии и навыков командовать людьми в опасной обстановке, организовывать борьбу в Бухенвальде, где он проносил оружие, а в советском лагере не мог сохранить иголку. В чём же слабость Кавторанга? «Он старается, а сил и навыков мало, мерещится перед его глазами прежняя жизнь, не приходит забвение и не уходит тоска самый лютый враг зэка, хуже любого свирепого конвоя».
Вот она, циничная проповедь: забудь всех и всё, приспосабливайся, ловчи, шустри, забудь про внешний мир: «Пройдет год, другой, третий, забудут тебя (подручный уверен в этом: если не сами забудут, то их заставят забыть), оборвётся твоя связь с внешним миром. И горе тебе».
Это не отвлечённые рассуждения, а разговор живого с живыми. На этом принципе построена вся политика исправительно-трудовых колоний и лагерей.
Обещая писать правду и только правду, я считаю себя не вправе писать о лагерях и колониях строгого и особого режима, о которых я достаточно слышал. Я буду говорить только о том, что вижу своими глазами, испытываю на себе, и доказать всё это могу в любое время.
При чтении повести Солженицына вам бросится в глаза, что люди, попавшие в лагерь, потеряли не только представление о нормальном человеческом быте, но и о нормальной человеческой речи. «Шулюмка», «шмон», «вертухай», «шнырь», «кум», «стукач» и т. п. Как получилось, что высокоинтеллектуальные люди овладели этим лексиконом, забыв обычную человеческую речь? Да так же, как забыли они нормальный человеческий быт и смирились с грязью быта, морали, лексикона. К этому ведёт вся система наших мест заключения, которые лицемерно называются исправительными.
Места заключения при современной системе стали не местом исправления людей, а местом подавления волевых качеств и даже местом распространения преступности, своего рода институтом усовершенствования преступности.
«Тюрьма по сути своей вещь жестокая, даже если в камерах или лагерных бараках стоят цветочки».
«Они были жертвами, а не преступниками».
Так продолжает свою проповедь «подручный» Ник. Кружков. Дескать, то, что считалось жестоким по отношению к осуждённым по 58 ст. УК, то естественно и допустимо по отношению к людям, осуждённым за уголовные преступления.
Отойдём на некоторое время от судьбы людей, осуждённых по статьям Уголовного кодекса за политические убеждения, когда арестуют за язык, а судят за другие органы тела. Это бунтари-одиночки. Организованные и наиболее активные просто исчезают «в сияньи голубого дня».
Остановимся на уголовниках, преступниках, на людях, которые вызывают у вас отвращение, брезгливость, презрение чувства, которые настойчиво прививают нам «подручные», но талант художника, давшего нам роман «Отверженные» и рассказ «Клод Гё», заставляет нас по-иному взглянуть на преступников. Примерно так, как глядели на этот вопрос люди 191929 годов, когда намеревались «церкви и тюрьмы сравнять с землёй», бороться за сознание человека, исправлять социально изуродованных людей.
Недаром первый Уголовный кодекс предполагал по предложению Ленина предельный срок заключения 5 лет, и только при условиях крупного организованного бандитизма, спекуляции, погромов, налетов решили повысить «высшую меру социальной защиты» до десяти лет.
Прошло 25 лет. Власть окрепла, сознание повысилось, возможность честно трудиться, обеспечить себя, не прибегая к проституции и краже, стала более высокой, и срок наказания был повышен до 25 лет, которые давались с лёгкостью угощения стаканом воды.
В чём же дело? Почему произошло такое отступление?
Да просто понадобилась дешёвая, беспрекословная рабочая сила, которую можно было бросить туда, куда трудно было заманить даже «длинным рублём» вольных людей: Магадан, Колыма, Воркута, Кольск, Якутия, таёжный лесоповал.
Раз в этом деле преследовался хозяйственно-экономический интерес, то малые сроки не давали эффекта. Хозяйственный эффект, интересы строительства, а не судьба живых людей были здесь основой. Люди эти вычёркивались из числа граждан и становились париями, судьбой которых был лагерь.
Даже отбыв срок, освободившись по звонку или по зачётам, человек настолько отвыкал от нормальной человеческой жизни, насколько пропитывался лагерной гнилостью. Возвращаясь на волю, такой человек организовывал вокруг себя компанию, привлекая малолеток, и поздно или рано снова попадал в лагерь.