Он тяжело поднялся, подошёл к окну, потрогал промокшие занавески, спросил:
Слушай, а кто из нас настоящий? Как, по-твоему?
Я, без тени сомнения сказал отец Сергий.
Снаружи раздался выстрел. Другой.
Потом два почти одновременно.
Началось, словно дождавшись, сказал отец Сергий. Одевайся, пошли. Это у склада.
Глава
III
Деревню взорвало изнутри примерно через полчаса после визита Саньки Бобрика в туалет и стрельбы Ильича по самому себе.
На изнурённых многодневной жарой сонных пичугинцев разом обрушилось невозможное, невероятное, необъяснимое и самое, наверное, главное умопомрачительное в своей дикости явление.
Явление цинично и хладнокровно выдёргивало людей из такой привычной, немного скучной, но родной нормальной обыденности, встряхивало за шиворот и ставило прямо пред лице свое.
Ставило нагло и бесцеремонно, отчего было ещё ужаснее.
Оба отца Сергия, сами временами шарахаясь друг от друга, запалив две керосиновые лампы, перебегали от дома к дому, стараясь, насколько возможно, сгладить первое потрясение.
Интересно, как это можно грамотно описать? Во фразе: «Отец Сергий взял на себя чётную, а отец Сергий нечётную сторону деревни» не чувствуется никакого противоречия?
Было бы, наверное, проще, случись эта оказия средь бела дня, или пробудись все пичугинцы одновременно. Но так не было, а было именно так, как происходит в обычной жизни.
Кто-то, разбуженный стрельбой и истошными воплями, проснулся раньше, других разбудили всё нарастающие шум и крики. А некоторые так и вообще спокойно спали, пока не постучался к ним отец Сергий. Или отец Сергий.
Деревню Пичугино накрыл хаос.
В домах звякало, стукало, ухало, наконец, кто-нибудь начинал кричать или материться, периодически то там, то тут заливались лаем собаки. Хлопали двери, хлюпали лужи под босыми ногами выскакивающих на волю людей, трещали заборы и лбы.
Суета и неразбериха вкупе с паникой и страхом были такие, что оба священника, и без того измочаленные физически и морально, в очередной раз столкнувшись друг с другом, переглянулись, кивнули одинаково, как бесконечность в зеркалах, и пошлёпали прочь в сторону церкви.
Только часам к пяти утра стал понемногу рассеиваться мрак в мире и головах. Не то, чтобы это принесло облегчение, но деревня затихла и лишь продолжала почти неслышно гудеть и шевелиться, напоминая до смерти запуганное огромное животное.
На смену ужасу пришло отупение, правда, в дома почти никто возвращаться не торопился. Поёживаясь от послегрозовой утренней прохлады, пичугинцы небольшими кучками толпились возле калиток, стараясь держаться ближе к соседям, а не к своим двойникам, и пришибленно вполголоса перебрасывались короткими фразами.
Периодически у кого-нибудь сдавали нервы, и он начинал голосить, но на него тут же цыкали, и глас вопиющего тонул в сдержанном напряжении притихшей деревни.
Никогда ещё за всю историю существования Пичугина односельчане не встречали рассвет все вместе.
Встретили.
Первые лучи совершенно беззастенчиво и беспардонно радостно брызнули по мокрым верхушкам деревьев, заиграли, словно ощупывая подсыхающую землю, скользнули отсветом по землистым лицам людей и, наконец, вытянули светлое, чистое, такое долгожданное солнышко.
Так это, сказал кто-то немного хриплым голосом, мужики, чего делать-то будем? Я в том смысле, что делать ведь чего-то надо.
Негромко, стараясь не нарушить хрупкое умиротворение, звякнул церковный колокол.
Ну вот, уже спокойнее сказал тот же голос только из соседнего двора, я и говорю. Так пошли, что ли?
Всё ещё ёжась и опасливо косясь друг на друга, пичугинцы медленно стекались к церквушке, на недавно слаженной деревянной колокольне которой, виднелась фигура отца Сергия.
А чего думать? Драпать надо отсюдова, нервно дёргая ногой и суетливо затягиваясь, сказал Жора, мало вам, что ли?
Ишь ты, драпать он собрался, неодобрительно протянул Ильич. Это тебе, голоштанная команда, драпать можно, куда угодно, а у меня, он кашлянул, бросив быстрый взгляд на сидящее чуть поодаль собственное отражение, но твёрдо повторил, а у меня ответственность, между прочим.
Да кому она, к лешему, нужна, твоя ответственность, скривился Жора, прикуривая у самого себя. Хотя мнето что? Оставайся. А по мне, так драпать надо.
Ильич прав, спокойно проговорил Геннадий, как мы отсюда уедем? И вообще, кто отсюда уедет? Я или вон тот я? Это мой дом, моя семья и вообще. Прав я? бросил он словно в пустоту, ни на кого конкретно не глядя.