Вот я и думаю, что если бы я попытался соорудить что-то из области романтических вечеров с кем-нибудь из сотрудниц, то не пришлось ли бы мне потом иметь дело с самим Борисом Эвальдовичем? И услышать от него что-то вроде: «Я для чего тебя сюда брал!?»
Вот в чём штука.
Посему я продолжаю всем нашим женщинам улыбаться и говорить разные приятности, и всё. Тень Бориса Эвальдовича бродит по тем же местам в моём воображении, где находится и уютный уголок со столиком на двоих, и другие, не лишённые приятности, вещи.
О том, что лично я могу лишь вызвать равнодушный зевок у наших женщин, когда они вдруг вспоминают обо мне, я не думаю
Ведь этого просто не может быть!
НА СУДНЕ БУНТ
Бурштывин сидит, обвешанный проблемами как новогодняя ёлка игрушками. Он напряжённо (слышно, как хрустят извилины), морщит репу над решением ряда вопросов прежде всего, из разряда безотлагательных, а также и не столь срочных. Судьба любого руководителя всё решать, за всё отвечать, всё тащить на себе.
В коллектив надо добавить перцу, думает он параллельно, слишком сладко живётся, и особенно некоторым бывшим единомышленникам. Некоторые, можно сказать, жируют, отхватив себе вкусное, а потому и приятное направление работы, а металлолом грузить и в дерьме копаться это всё ему.
Постучали в двери. Робко, но настойчиво. Кто-то не из заместителей, а из тех, что пониже. Значит, надо прерываться, слушать его, принимать решения, отдавать указания.
В дверях возникает Перумский заведующий отделом связей с общественностью и СМИ. Стоит, молчит, смотрит в пространство.
Ну, что молчишь, Перумский, очень медленно и очень холодно интересуется Бурштывин, или ждёшь, пока я сам начну задавать вопросы? Ладно, чего пришёл? Вот тебе первый вопрос.
Перумский переминается с ноги на ногу, начальник явно не в настроении, сесть не предлагает, сверлит взглядом как врага всей отрасли производства.
Я, Игорь Ильич, вот чего Перумский глубоко вздохнул, почти с сожалением, люди недовольны.
И затих. Первую часть своей миссии он выполнил, то есть зашёл и сказал. Сказал то, на что другие бы не решились. Никто бы не решился.
Бурштывин прищурил глаза, хищно, точно лев, который готовится к прыжку, собрался и немного привстал с кресла.
Перумский невольно отшагнул назад и съёжился.
Люди недовольны? переспросил Бурштывин, ещё тише, ещё страшнее, чем недовольны люди?
Перумский пугливо перевёл взгляд с Бурштывина на люстру, потом в пол.
Ну это, слишком много внеплановой работы, а за переработку не платят. Отдыха нет вовсе, вот чем они недовольны Ну и ещё тем, что некоторые, помимо своих прямых обязанностей, оговорённых в контракте, выполняют ещё и другие. Вот ещё чем. И ещё тем, что все находятся в постоянном напряжении. Никто не знает, что будет завтра, не говоря уж о том, будут ли выходные. И
Молчать, так же тихо, и, не меняя интонации, тяжело оборвал парламентёра Бурштывин, много слов и нет конкретики.
Я же всё как бы перечислил, но попытался что-то конкретизировать Перумский.
Тихо, Перумский. Кто недоволен, давай мне фамилии этих людей.
Перумский, видимо, такого оборота не ожидал. Он рассчитывал просто высказать всё, не более. И если начальник будет слушать его и дальше, то подать пару дельных предложений, каким образом можно сделать так, чтобы люди не возмущались, или по крайней мере, не высказывали недовольства.
Фамилии! рявкнул Бурштывин, и Перумского, как от удара, отбросило к самой двери, он втянул голову в плечи и мелко задрожал, говори, кто тебя прислал! Я им живо бошки поотворачиваю! Говори, Перумский!
Дак я, это, просто передать, так сказать, мнение коллектива испуганно залепетал Перумский, в принципе-то всё нормально, просто чуть бы помягче с людьми, а, Игорь Ильич?
Бурштывин встал, набычился, выпятил нижнюю челюсть, вывернул губы и двинулся на Перумского, сжав кулаки.
Значит, говоришь, всё нормально?
Да, да! Конечно, Игорь Ильич, никаких проблем
Бурштывин вплотную приблизился к Перумскому, и Перумский, стал ещё меньше, и его уже трусило-потряхивало довольно заметно.
И значит, говоришь, все довольны организацией труда? Бурштывин в упор исподлобья смотрел на Перумского.
Конечно, Игорь Ильич. Это я, так сказать, извиняюсь, немного сгустил краски то есть немного неправильно вам доложил.