Много ль их было?
Чалаве́к дзе́сяць. Все, хто с дубьём, хто з топором, хто з рога́тиной. Адзи́н майго́ каня́ за узду уха́пиу, а дру́гий кисцянём па галаве́ мяне́ уда́рыу. Шпака удар змякчы́ла, зляце́ла
Да бес с ней, с твоей шапкой! перекрикивая вой ветра, орал Плетнёв. С сыном что, говори! Что ж его насмерть?
Пабо́йся бо́га, Микита Игнатыч. Гэ́тыя и́роды бо не зразуме́ли на ка́го нарвалы́ся. Макар Никицыч дваи́х з каня́ посёк, перш чым конь яго́ павали́уся. Рога́циной яго, пра́ма у бок и адра́зу до смерци́
До смерти, говоришь? Насмерть кого, Макарку?
Да не́а каня́ ёного! Каня рогациной ты́кнули. Конь яго памёр, а сам ён няма́.
Боярин оттолкнул Васильку и отступил на шаг, перекрестился.
Живой! Ну, слава те
Так сын твой пе́шы яшчэ́ аднаго́ саблей даста́у.
Пеший? Ещё одного саблей достал?
Са́блей, саблей! Ёного насмерть, а удву́х пара́ниу. Тут яму вила́ми ў бок и ты́кнули. Василька вытер ладошкой посиневшие губы. Я такса́ма а́днаго саблей уда́рыу, перш чым тыя, хто вы́жыу, па кустах разбегли́ся.
Никита Плетнёв:
Ты тоже одного зарубил. Молодец! А остальные, значит, в кусты сиганули?
Як зайцы.
Дальше что было, сказывай.
Як тые злы́дни разьбеглы́ся, я да сынку тваму́ зна́чыць ки́нууся, а з няго́ кро́вушка так и хлы́щэт. Перавяза́у я яго́, хаце́у на свайго́ каня́ пасаддзи́ць, ды да вас верта́ться, а ён стогне ды стогне.
Боярин и сам застонал:
Стонет и стонет!.. Ой, мать честная, почто ж я его туда послал?
Едь, ка́жа, да ба́цюшки, продолжал Василька Бурак, да прывядзи́ яго́ да мяне́, а я тут заста́нуся, поспяша́й. Я яму, ды як же, а ён узлава́уся2. «Казано табе́ ехаць, так едь!» Я на каня́, гово́рить, не узле́зу. Я яму: «А кали гэ́тыя, што па кустах скочы́ли, вярну́цца?», А ён мяне́ пальцам на паго́рак3 ты́кае. «Вунь, кажа, там и́хни ляжы́ць, пара́неный. Вяжы́ яго́ и цягни́ да мя́не. Коли яны́ вярну́цца, я гэ́таму супаста́ту но́жык да горла, глядзи́ш не кра́нуць4.
Плетнёв снова перекрестился.
Далеко до того лесочка ехать?
Дык вёрсты тры бу́дзе, не бо́льшэ.
Боярин покликал Кручинина и Федьку-татарина, сказал:
Я с Василькой и Федькой до Макарки, и ты, Тимошка, веди остальных по нашему следу. Поторопись, чтобы тот след не замело. Коль отстанешь, мы вас потом отыщем.
Понял, боярин, сделаю, ответил Тимофей.
Этих, боярин указал на княжьих холопов Лукьяна и Егорку, не потеряй. Ой, беда: выделил князь мне помощничков от них мороки больше, чем толку!
Скачи, Никита Игнатьич, выручай сыночка! Кручинин стянул с себя шапку и сунул её в руки Васильке. Возьми, а то закоченел совсем.
Задро́г. За́раз, зууси́м задро́г, оживился Василька, натягивая шапку. А як же ж ты, Емельйаныч?
Не бо́ися, сябру́к, ответил Тимофей, подражая Василькиному говорку, я сабе́ чаго́-небу́дзь знайду́, ня змёрзну5.
Василька, сдерживая улыбку, махнул рукой, вскочил в седло, и трое всадников вскоре растворились в непроглядном снежном тумане.
***
Нависшие над поляной кроны косматых елей переливались оранжевыми бликами. Снегопад прекратился, ветер поутих, но снежинки, словно назойливая мошкара, всё ещё кружили и кружили в туманном морозном воздухе. Тучи рассеялись, обнажив луну и звёзды, где-то вдалеке ухала сова.
Люди, уставшие и поникшие духом, сидели кружком. Они протягивали к огню закоченевшие руки, разговаривали тихо. В потемневшем от копоти котелке булькало ароматное варево Тимоха Кручинин готовил из бараньей ноги густой наваристый кулеш. Нарубленные наспех Лукьяном и Егором промёрзшие поленца обильно чадили, от костра поднимался густой черноватый дымок. Поодаль в низине похрапывали кони. Там же, припорошенные снегом, лежали убитые разбойники.
Настасья нет-нет, да и поглядывала на окоченевших мертвецов. Глашка же, сидевшая рядом на постеленной на пень перине, не отводила от убитых в бою разбойников взгляда, то и дело дёргала за рукав Лукерью, что-то ей шептала.
Да уймись же, окаянная! Что ж ты, убиенных не видала? наконец не выдержала та.