– Пойдем, я покажу тебе твою спальню. Ты, наверное, захочешь умыться, пока я готовлю.
– Я успею заглянуть в собор? Долго сидел в поезде – неплохо бы размять ноги.
– Ужин будет готов через полчаса, не раньше.
– А собор в такое время еще открыт?
– Сегодня – открыт.
– Отлично. Мне не терпится увидеть деамбулаторий. Остин, как мне показалось, даже вздрогнул от удивления:
– Я думал, ты прежде здесь не бывал.
– Ну да, старина, но я прекрасно знаю собор по описаниям и картинкам. Деамбулаторий там один из красивейших во всей Англии.
– Что ты говоришь? – бросил он рассеянно.
– Да и в целом здание прелюбопытное, к тому же в совершенной сохранности.– Я припомнил, что обнаружил по прибытии, а также расплывчатый ответ, данный кебменом, и спросил: – Там теперь ведутся работы?
Он усмехнулся:
– Ты затронул больной вопрос: никогда прежде горожане так не схлестывались между собой.
– То есть со времен осады. Не забывай об этом.
– Работы действительно ведутся, потому-то туда и можно проникнуть так поздно.
– А что за работы? Не реставрационные, как принято говорить?
– Нет, они только органом занимаются.
– Даже и в этом случае возможен значительный урон.
– Едва ли. Орган станет намного лучите. К нему приделают паровой двигатель и перенесут механизм ниже, со старой консоли на новую галерею.
Я невольно покачал головой:
– Не стоило. Звучание от этого не улучшится.
– Напротив. Кроме того, его настроят, выровняют темперацию и вообще внесут много усовершенствований. Сейчас у него мал диапазон, нет ни горна, ни Кремоны.
Я поразился его знаниям, хотя помнил, что он умел петь и немного играл на флейте.
– Ты играешь на органе? Я не знал.
– Нет, – резко отозвался он. – Просто наслышан – разговаривал со знатоками.
– Если затеять работы в старом здании, никогда не знаешь, чем это закончится. Опыт последних тридцати лет показывает: когда церковные органы переводят на паровую силу, за этим следуют большие разрушения.
– Ладно. – Эту странную улыбку, как я только что вспомнил, Остин, по-видимому, всегда обращал только к самому себе.– Если надо что-то сделать, дабы приспособить здание к современным нуждам, то пусть действуют. Это же не мумия, чтобы хранить ее в музее под стеклом.– Я собирался возразить, но он вскочил.– Я должен показать тебе твою спальню. Он всегда был легок на подъем – готов в любую минуту сорваться с места ради какой-нибудь безумной затеи. И так же скор был его ум – правда, чересчур поспешен и лишен настойчивости. Я мыслил, пожалуй, немного медленней, но последовательней и глубже – возможно, именно потому, что не так легко увлекался и отвлекался. Поэтому неудивительно, что из нас двоих именно я занялся наукой, хотя в годы учебы он проявил себя блестяще.
Итак, он схватил мой саквояж и поспешил прочь, а мне осталось только за ним последовать. В холле он взял подсвечник и зажег свечу от огня в камине, пояснив, что газ имеется только на первом этаже. Затем он запрыгал вверх по лестнице, а я, почти в полной темноте, поплелся сзади. Он дождался меня на площадке, загроможденной стоячими часами, так что для нас обоих едва хватило места. Когда мы одолели последние несколько ступеней, Остин толкнул дверь и продемонстрировал мне уютную заднюю комнатку, которая служила ему кабинетом. Переднюю, большую комнату он – с явной самоиронией – назвал гостиной.
Мы прошли еще марш чудной старой лестницы, ступая по голым доскам (поношенный ковер был постелен только внизу), и Остин распахнул передо мной дверь спальни со словами:
– Надеюсь, проклятые колокола тебя не потревожат.
– Я успел к ним привыкнуть, – заверил я, – за тридцать-то с лишним лет.