Нет, Шапошников отрицательно покачал головой, нельзя. Вы же знаете, товарищ Сталин. Каждый должен делать то, что он может лучше других а это, как ни крути, кроме меня сделать некому. Послать пешку какую-нибудь без нормальных полномочий, так не будет Объект с мелочью разговаривать. Разговор выйдет только с фигурой сопоставимого ранга, иначе не имеет смысла затеваться. Так кого? Вы себе представляете Жукова, который пытается с Объектом ДОГОВОРИТЬСЯ?
Сталин неопределенно хмыкнул, отворачиваясь.
А тут будет слишком мало пользы давить. Тут нужно тонкое умение: с позиции силы, но именно что договариваться, а не диктовать условия. Рокоссовский? Умный мужик, но дипломатического опыта не хватит, и люди слишком разной среды, никогда друг друга не поймут.
Это он имеет ввиду, думал Сталин, глядя на собеседника ничего не выражающим взглядом, что с дворянином должен говорить дворянин, иначе разговора на равных не выйдет. А значит, и результат будет не тот.
Василевский?
Тоже не пойдет. Жестко сказал Шапошников. Он умнее и талантливее меня, но слишком мягок.
А ви, значит, не слишком?
А я нет. Тон маршала был сух и отрывист, как щелчок курка. Ваши маршалы нередко разговаривают с людьми, как с грязью, но не задумываются, что для этого тоже существует много способов. Как раз тех, что нужны в данном случае, они и не знают. Вполне может случиться, что в отдельных эпизодах переговоров Объект подомнет их, просто за счет потомственного умения аристократа управляться с хамами. В конечном итоге, конечно, ничего страшного Но допускать этого все-таки ни в коем случае нельзя. Ублюдок не должен испытывать даже тени торжества. Чувства даже призрачного превосходства. Нужно, чтобы он и сам почувствовал себя грязью. Нельзя оставлять даже щели, в которую смогло бы забиться его чувство собственного достоинства.
Ви бы все-таки паберегли себя.
Во время такой войны беречь себя значит не быть офицером. Другие маршалы командуют фронтами и родами войск, при этом всерьез рискуя жизнями. Проезжают и пролетают тысячи километров, рискуя в любой момент попасть в засаду, под атаку истребителей или под авианалет. По сравнению с этим разговоры о каком-то там риске моей миссии выглядят, право же, несерьезными. Вы знаете, я знаю, как следует это дело могу сделать только я. Уклониться от своего, наверное, последнего боя значило бы скомкать всю жизнь, а не только ее конец
Борис Михайлович?
Да, товарищ Сталин?
Я нэ хочу скрывать, что, одновременно, мы будем действовать и через иные каналы.
Нисколько не сомневался. Поступить иначе было бы ошибкой. Но на каждом направлении все должно быть сделано безукоризненно.
Если вы не возражаете, не будем зажигать свет. Посумерничаем.
С кем имею честь?
Думаю, вы отлично это знаете, но, если на то пошло, лучше называйте меня «Советник». А я буду называть вас «герр Левински». По воинскому званию я пока примерно равен вам.
Почему «пока»?
Потому что, с явным удовольствием пояснил Советник, офицерское звание несуществующей армии носит несколько условный характер. Становится словом, за которым ничего не стоит, и употребляемым только из вежливости Герр Левински? Не согласились бы вы продолжить беседу по-французски? Вы не знаете русского, а я, боюсь, не смогу достаточно точно донести свою мысль по-немецки. Недостаточно практики в разговоре.
Как вам будет угодно. Он сделал паузу, вглядываясь в плохо различимое лицо собеседника. И какую же мысль вы хотели бы донести до меня по-французски?
Для начала техническую. Если вас не затруднит, прекратите попытки упражняться в остроумии. Не стоит забывать, что мы находимся в несопоставимо разном положении. Теперь о деле. Я согласился на встречу, чтобы выяснить, действительно ли вы можете, так или иначе, ускорить капитуляцию Германии, или же за вами не стоит никаких реальных сил. Это все. Больше меня, в конечном счете, ничего не интересует. Остальные темы или варианты можете даже не поднимать.
А не слишком ли много вы на себя берете? Та армия, которую вы списали, еще существует и борется. Вопросы такого рода
Герр Левински, вопрос тут только один. Останутся живы ваши солдаты, сложив оружие, или нам придется их убить? В последних столкновениях мы несем потери один к двадцати. Скоро станет один к пятидесяти. Это уже не война, а бойня, добивание лежачего. Уцелевшие после атаки нибелунги трясутся, пускают слюни, мочатся в штаны и ничего не соображают. Мы уже не знаем, куда девать бесконечные полчища психов арийского происхождения