Я лежал на дне гондолы, беспомощный, как птичка, запутавшаяся в силке. Я не мог крикнуть, не мог пошевельнуться и был словно узел с тряпьем. Вскоре я снова услышал плеск воды и скрип весла. Этот негодяй сделал свое дело и преспокойно поплыл дальше как ни в чем не бывало, словно привык каждый день набрасывать мешок на голову гусарского полковника.Не могу описать вам то чувство унижения и то бешенство, наполнявшее мою душу, когда я лежал там, беспомощный, как баран, которого волокут на бойню. Меня, Этьена Жерара, которому не было равных в шести бригадах легкой конницы, первого рубаку во всей Великой армии, осилил один безоружный человек, и каким образом! Но я лежал смирно, потому что всему свое время - надо знать, когда сопротивляться, а когда беречь силы. Я уже испытал хватку этого малого и знал, что перед ним я слабее ребенка. Поэтому я молча ждал своего часа, но сердце мое пылало яростью.Долго ли я пролежал на дне гондолы, не знаю; мне показалось, что очень долго, а вода все плескалась и весло скрипело. Несколько раз мы сворачивали в сторону - я знал это, потому что слышал протяжный, тоскливый крик, которым гондольеры предупреждают друг друга о своем приближении. Наконец после долгого пути я почувствовал, как борт лодки скребнул о пристань. Гондольер трижды ударил веслом по доскам, и я услышал грохот засовов и скрежет ключа в замке. Тяжелая дверь повернулась на ржавых петлях.- Ты привез его? - спросил чей-то голос по-итальянски.Негодяй захохотал и пнул мешок, в котором я лежал.- Вот получайте, - ответил он.- Они ждут, - сказал голос. И добавил еще что-то, чего я не понял.- Ну и берите его, - сказал гондольер.Он подхватил меня, поднял на несколько ступеней и швырнул на твердый пол. Через мгновенье загрохотали засовы и снова раздался скрежет ключа. Я очутился в плену.Судя по голосам и звукам шагов, меня, видимо, окружало несколько человек. Я неважно говорю по-итальянски, но понимаю куда лучше и поэтому отлично разобрал, о чем шла речь.- Ты случайно не придушил его, Маттео?- А хоть бы и так.- Клянусь, ты ответишь за это перед судом.- Но ведь его все равно казнят, верно?- Да, но не тебе и не мне быть судьями.- Тьфу! Да я и не думал его убивать. Мертвые не кусаются, а он, подлец, прокусил мне руку, когда я натягивал мешок ему на голову.- Но он не двигается.- А вы вытряхните его из мешка и сами увидите, что он живехонек.Веревку развязали и мешок стянули у меня с головы. Зажмурившись, я неподвижно лежал на полу.- Клянусь всеми святыми, Маттео, ты сломал ему шею.- Ну нет. Это он в обмороке. И если не очнется, что ж, тем лучше для него.Я почувствовал, как чья-то рука залезла мне под мундир.- Маттео прав, - послышался голос. - Сердце у него стучит, как молот. Пускай отлежится, придет в чувство.Я выждал минуту-другую, а потом рискнул бросить украдкой взгляд из-под опущенных ресниц. Сперва я ничего не увидел, потому что долго пробыл в темноте и теперь очутился как бы в тумане. Но вскоре я разглядел у себя над головой высокий сводчатый потолок, разрисованный разными богами и богинями. Значит, меня приволокли не просто в логово головорезов, а в вестибюль какого-то венецианского дворца.Тогда я, не шевелясь, очень медленно и осторожно оглядел людей, стоявших вокруг меня. Я увидел гондольера, этого злобного негодяя со смуглым, словно высеченным из камня, лицом и еще троих - один из них был щуплый, сутулый, начальственного вида, со связкой ключей в руке, двое других рослые молодые слуги в щегольских ливреях. Из их разговора я понял, что щуплый - это дворецкий, и все остальные у него под началом.Итак, их четверо - правда, щуплый дворецкий не в счет. Будь у меня оружие, я только посмеялся бы над таким превосходством сил.