Монарха обезьяны.
Жан де Лафонтен.Похороны Львицы («Les obseques de la Lionne»).Скорее всего, не будет преувеличением утверждение, что Франция проиграла Англии в борьбе за колонии и за влияние в Европе из-за ошибок Людовика XIV. Это утверждение будет тем более справедливым, если оценивать его через призму политической формулы самого «короля-солнца», любившего, как говорят, проговаривать перед восхищенными взглядами придворных фразу: «государство это я!». Многое свидетельствует о том, что государство во Франции, действительно было низведено до состояния функции монархической власти, в то время как, например, в Англии, ситуация, была обратной монархическая власть играла служебную роль по отношению к государству и ни в коем случае, не обращала себя в государство.
Французский король, если мы допускаем, что он не делил ни с кем своей власти, не может ни с кем делить и своей ответственности. Здесь, собственно, скрывается одновременно как сила, так и слабость абсолютизма, не стесняемого ни общественным мнением, ни волей парламента. Гениальному человеку, ничто (по крайней мере, изнутри) не мешает поднять доставшуюся ему в наследство страну на небывалую высоту, точно так же, как человеку бесталанному, родившемуся по воле случая королем, ничто не мешает все окончательно разрушить. В Англии, как первое, так и второе, было невозможно из-за ее политического строя, когда человеческая воля державшая руль и закладывавшая курс (исключая протекторат Кромвеля и времена правления Генриха VIII), не была волей кого-то одного, а всегда лишь среднеарифметическим выведенным из множества воль богатых, успешных и предприимчивых людей Англии. Представительное правление в Англии исключало резкие смены курса и наиболее грубые формы политического произвола. Так как коллективная глупость явление значительно более редкое, чем глупость индивидуальная, представительное правление исключало также и большую часть тех спонтанных ошибок, которые ведут свое происхождение от слабостей отдельно взятого человека, будь то недостаток ума, несбалансированность черт характера, или отсутствие воли.
И исторический пример Людовика XIV, это как раз пример такого рода. Людовик не был ни гением, ни его противоположностью, он не страдал отсутствием воли, однако ему как человеку заурядному, были присущи многочисленные недостатки, как в частной жизни (королевском быту), так и в политике. И все эти недостатки управляли королем. Несчастьем для Франции стало именно то, что в условиях абсолютной власти, эти недостатки не были скомпенсированы влиянием на монарха его подданных. Личность Людовика очень сложна для понимания, а сложна она потому, что за всем тем блеском и солярным антуражем, которым окружил себя этот король, невозможно рассмотреть его человеческую натуру. Амбициозные посредственности, как это известно, всегда нуждаются в маскировке.
На архетипичном портрете Людовика XIV кисти Гиацинта Риго 1701 года, закутанный в горностаевую мантию, уже немолодой король, приняв величественную позу, несколько карикатурно, словно игривый козлик, выставляет вперед свою обтянутую белым чулком ножку. По всей видимости, придворные внушили «королю-солнцу», что у него очень красивые ноги. Рассматривая многочисленные портреты Людовика, мы неизменно отметим на них блеск, роскошь, пафос (зачастую карикатурный) окружающего его фона, облаченную в дорогую одежду фигуру, как своего рода намек на облаченную в совершенную форму идею, но при этом, в чем парадокс, мы никогда не замечаем на этих картинах его лица, хотя оно там присутствует. У Людовика совершенно не запоминающееся лицо, в нем нет ни выражения, ни характерных черт, оно не вызывает интереса и не приковывает внимания, и кажется, нужно увидеть это лицо миллион раз, чтобы наконец-то его запомнить.
Король, чей рост был немногим больше 160 сантиметров, ввел придворную моду на высокие туфли с большими красными каблуками (современные лабутены). В такой обуви он казался выше. Облысевший из-за болезни, Людовик установил придворную моду на особенно пышные парики. Это маскировало лысину и также добавляло роста. Подобно тому, как король нуждался в различных технических приспособлениях, чтобы прибавить себе привлекательности, точно так же он нуждался для увеличения значимости его фигуры и в беспрецедентных эксцессах роскоши. Размеры и блеск двора, к которым он стремился скорее интуитивно, чем осмысленно, и на которых он никогда не экономил, должны были придать значение тому, что в чистом своем виде, никакого значения не имело. Это была показуха, призванная закрыть пустоту, однако, нет худа без добра, и эта показуха вследствие беспрецедентности ее масштабов, сама по себе, оказалась историческим событием и отразилась на культурном облике не только Франции, но и всей Европы.