Может быть, ты дома останешься? спросил муж, я знаю, ты сегодня плохо спала. Поспи ещё, если хочешь.
Я в магазин хочу.
Понятно. Собирайся в таком случае, если не возражаешь, конечно, против нашего предложения.
Не возражаю я, и сейчас встану.
А что это ты так рычишь сегодня?
Не рычу я, встаю я.
Муж посмотрел на меня внимательно, покачал головой и, не сказав больше ни слова, вышел из спальни, плотно закрыв за собой дверь.
Спрашивает ещё: поеду я в магазин, или нет. Всю неделю сижу дома, жду его с работы, детей из школы и субботы, когда надо ехать «закупаться», или ещё куда-нибудь. Что бы надеть сегодня? Надоели эти брюки. Если надеть розовый костюм, юбку с кофтой, то буду в магазине, как «белая» ворона, или «розовая», и все, особенно наши, скажут сразу же: русская немка, а их дети ещё и пальцем покажут. Не могу я всё-таки понять этих немецких женщин. Сколько красивой одежды в их фирмах, магазинах глаза разбегаются качество отменное, а выйдешь куда, везде увидишь брюки и кофту навыпуск, а ещё чёрную, или серую куртку сверху. Как в Китае, или во Вьетнаме. Всё это скоро, наверное, национальной одеждой станет. Говорят, удобно. Оно понятно, но почему же серо-то так и скучно?
Я надела розовый костюм, встала перед зеркалом.
Странно, ведь у них же капитализм, если что-то не покупают, то и не продают, но если продают, то кто, спрашивается, покупает? Русские немки? Ну да покупают, а потом в шкаф вешают. Надо полагать, все покупают. Где спрашивается, носят? Или все потом в шкаф вешают? Ерунда какая-то сегодня у меня в голове.
Мама, папа говорит, что кофе готовое, сказал сын Генрих.
О! Господи! Сколько можно говорить, что кофе не готовое, а готов. Одно и то же каждый день. По-немецки ещё не научились и по-русски правильно разучились. Иду.
Сидит, кофе пьёт, насупился, не смотрит мне в глаза, обиделся. За что, спрашивается?
Мама, я пошутил. Папа правильно сказал «кофе готов», и ещё он положил стирать в машину сам свою робу и наши брюки.
Я тоже молчу.
Шутники мои. Трое, и все, как «шкафы». Места за столом не хватает. Сам 45 размер обуви носит, и эти такие же уродились. Мало того, что двойняшки и похожи друг на друга, так они ещё и на него похожи. По пятнадцать лет всего, а тоже уже 45-й. Чего вот сидит, надулся, как индюк? Сказал бы хоть что-нибудь. Можно подумать, что я каждый день перед ним в таком костюме хожу. Вот правильно, наконец-то приучила убирать за собой посуду по утрам. Кто бы знал, сколько нервов на это потратила.
Хоть бы слово сказал. Молча пошёл в гараж. Ну ладно, тоже буду молчать.
Я снова зашла в свою спальню, встала перед зеркалом.
Мама, ты не забудешь, что мы тебя в машине ждём? выходя, сказал сын Эдуард.
Постараюсь.
Переодеться, что ли? Я быстро переоделась в брюки и кофту. Выйдя из дома, увидела в машине три пары злых глаз, смотрящих на меня исподлобья.
«На пляже мячик, кем-то забытый, и я», так пишет твоя любимая немецкая поэтесса, Агнес Гизбрехт? продекламировал артистично Эдуард. «В машине папа, кем-то забытый, и мы».
Нехороший сегодня день. Раннее утро было такое хорошее. Вот всегда так, кто-нибудь да испортит настроение.
Поехали. И никто даже не среагировал на шутку Эдуарда. Все сидим, молчим.
Когда подъехали к магазину «Кауфланд», муж сказал:
Вы идите, а я останусь в машине.
Битте шён, сильно хлопнув дверью, сказала я.
Большой магазин Кауфланд в Каме, но надоел уже, каждую неделю в нём «закупаемся». И не только мы, но многие наши сюда приезжают. Часто здесь встречаем своих знакомых.
Я почувствовала, что кто-то дотронулся до моего плеча.
Привет, я думаю: ты это, или не ты!?
Сзади меня стояла Вероника Фритц Стрекоза. Мы учились с ней на компьютерных курсах от Арбайтcамта (arbeitsamt биржа труда и страховая касса).
Не знаю почему, но я ей так обрадовалась, как будто мы закадычные подружки и не виделись вечность. Раньше я всегда старалась избежать её общества из-за того, что она много ныла. Нытики меня всегда раздражали. Сейчас же, я ей была так рада, что даже смутила на некоторое время Веронику своим счастливо-радостным лицом. Она была невысокого роста, немного располневшая, уже в Германии, но очень, даже симпатичная женщина. Ей так же, как и мне, исполнилось всего лишь 35 лет. В отличие от меня, она не имела детей и постоянного мужа. Мужей она меняла с такой же легкостью, как перчатки или носовые платки, а детей, сказала, заведёт только в сорок лет. В группе, где мы вместе учились, были, в основном, все русские немцы. Один наш сокурсник, Рудольф Кёниг, услышав от Вероники то, что она намерена завести детей в сорок лет, сказал: «А я бы тебе посоветовал в это время завести стрекоз». Если бы он сказал кошечек или собачек, как это принято сейчас говорить в таких случаях, то никто бы особого внимания на такое не обратил, и все сразу же забыли бы. Он же дал совет заводить стрекоз. Так уж вышло, все засмеялись и захихикали, сделали вид, что юмор поняли, и, что самое удивительное, никто даже не попросил разъяснения, и самостоятельно ломали над этим голову: почему именно стрекоз-то? Пока это делали, Веронику стали называть Стрекозой. С тех пор так её и зовут.