Хм. Мелко плаваете! уничижительно бросила ему через плечо преподавательница и, виляя тощими бёдрами, направилась, должно быть, нахваливать Титаник.
Дарёный конь
Поношенными копытами, через тысячу вёрст, сёлами, озёрами, пнистыми вырубками, говорливыми базарами, гранитными погостами ступал конь. Не плутал прямо шёл, упёрто. Дошёл до высоких кованых ворот, сорвал стебелёк, промеж зубов пристроил и тукнул копытом калитку.
Калитка гостеприимно отворилась. Мужчина, стоящий на пороге, озадаченно присвистнул:
Вот те на!
Конь уверенно протопал во двор. Поднял морду и оглядел растерянного хозяина. Не старого ещё, крепкотелого и большерукого.
Мужчина пошёл обходом за коня, что-то в уме прикидывая.
Конь, польщённый вниманием, завертелся как цирковой. То одним боком к незнакомцу встанет, то другим. Копытами поцокает, гривой, льнущей к жилистой шее, тряханёт. А мужчина хмурится, коня оглядывает: понурый, сухощавый, шкура цвета ржави, поблекшая, грива в колтунах, куцехвостый.
На красавца, косящего глазом у Петрова-Водкина, не похож, Сивке-Бурке даже в дальние родичи не годится. Не строптив, как Буцефал. И тем паче не Пегас. Кабы не Троянский! Что за ханыга?
Конь обиженно всхрапнул. Стебелёк соскользнул с отвисшей губы и приземлился мужчине на сапог. Мужчина нагнулся, поднял его, понюхал.
Донник Не может быть!
Конь приблизился к мужчине и ткнулся мордой ему в грудь.
***
Настьке всегда нравились лошади. Мультяшные, плюшевые, медные. И настоящие, конечно. В детстве, наверное, отец катал её на спине. Гнулся колесом, чтоб она подскакивала, чтоб ей было смешно. Ржал и фыркал чтоб как по-настоящему.
Я тоже её катал. И тоже фыркал и игогокал. Настьке было четыре, когда мы познакомились. Мне шесть. Оба приезжали на лето в деревню. Жили напротив.
Увидел её впервые, когда она скакала с палочкой на дороге перед домом. Морда лошадиная у палочки спереди, с мохеровой гривой. Смешно стало и жалко. Настьку. Ну что за игрушка? Попросил у деда дров, хотел коня ей сколотить. Дед прищурился, кепку мне сбил набекрень и поманил в сад. Распилили поваленную грозой яблоню. Точнее дед пилил, я рядом крутился. Выбрали колодку покрепче, и после обеда принялись мастерить коня. Как стемнело, перебрались в дедову кузницу. К утру дед «подковал» коня колёсиками. Чтоб стучали приятно, если по щебёнке или асфальту катить.
Коняга вышел статный, с резной гривой, осанистый. Не ломовой работяга верховой, при грации. Красить не стали, отлакировали и отполировали. Бока особенно, до лоска. У носа дырочку просверлили, дед ремешок кожаный просунул, на манер поводьев. Как подсох скакун, дед сказал: «Ехай, прынц, дари сваво коня».
Я и «поехал». Запрыгала Настька на месте, в ладошки захлопала. Подкралась к нему осторожно, мышкой, не решается коснуться. Бока огладила и в морду как чмокнет, по-девчачьи так. Я вмиг стушевался и попятился со двора.
Покатаешь? пискнуло мне в спину.
Обернулся уселась уже на конягу и поводья мне тянет. Хитрющая.
Скакали по тропинкам, хохоча. Я голос надорвал, упражняясь в лошадином ржании.
Как назовёшь? спросил её перед уходом.
А как тебя! тут же выпалила.
Так «яблоневый» скакун стал Артёмом. Тёмычем. Настька, по рассказам её бабки, не расставалась с Тёмычем даже ночью. Подле кроватки стоял, шугал Бабайку.
Пацаны, конечно, зубоскалили. Дескать, мелюзге сопли подтираю. Потом, как это водится, женихом и невестой обзывали. А пусть их! Втроём: она, Тёмыч и я чего только ни делали! И рыбу ловили, и в индейцев играли, и сливы таскали у соседей. Тёмычу тоже нравились сливы. И ириски из бабушкиного буфета. Не больше одной в день, наказывала бабушка, а то зубы выпадут. Тёмычу можно, у него зубы крепкие.
Вот вырастет девка, мы ей стригунка подарим. Варька наша всегда крепышей приносит. Хочешь, а? ухмылялся мой дед, смоля самокруткой.
Я радостно кивал. Глядел, как Настька вприпрыжку бежит, а за ней Тёмыч, шурша колёсиками по щебёнке, и улыбался. И дед тоже. И в бок меня толкал.
Конечно, я и с пацанами околачивался. И с ровесниками, и с теми, что постарше. Настька не обижалась. И тоже водилась с девчонками. Им Тёмыч тоже полюбился. Все по очереди перекатались на его двужильной спине. Венки ему плели из одуванов, клевером кормили.
Как-то раз Настька подбила на спор: кто лучше Тёмыча нарисует. Вот чего я не умел, так это малевать. Но Настьке отказывать не хотелось. Мы сидели с Настькой на пригорке у озера, Тёмыч между нами. Не стеной. А потому что общий, как решила Настька. Его круп, гладкий и могучий, облепили божьи коровки. Целый рой! Друг на дружку даже поналезли. Красиво вышло и забавно. Вот мы с Настькой и давай малевать. Она всё дразнилась потом, хихикала. Мол, на рисунке моём Тёмыча не то краской облили, не то кетчупом. Ну не могу я каждую козявку выводить. Не такой я прилежный, как девчата. Я накалякал красным карандашом его задок и точек чёрных понаставил. Зато морда у меня лучше вышла, чем на Настькином рисунке! У неё Тёмыч уж больно на поросёнка походил. Но я не стал подначивать, похвалил рисунок.