А кончилось тем, что мы обе родили сыновей, и хоть между ними четыре месяца разницы, их можно за двойняшек принять — дядюшку и племянничка, причем племянничек-то постарше будет. Они очень похожи — оба пошли в моего мужа. Ребятишки, с тех пор как на ноги встали, друг другу как братья, и даже ближе, чем братья, — и такие шустрые, точно лисята. Вот такие они — сынок мой Эдвин и внучок Эдви. Ни тому ни другому еще и пятнадцати нет. Я умоляю тебя, Кадфаэль, помоги Эдвину. Клянусь тебе, он не делал этого, он не способен на такое злодейство, а сержант вбил себе в голову, что это он подмешал яду. Если бы ты знал его, Кадфаэль, если бы только ты его знал, — ты бы сразу понял, что это немыслимо.
Эти слова звучали убедительно в устах любящей матери, но ведь бывали случаи, когда сыновья и помоложе годами спроваживали на тот свет родных отцов, лишь бы расчистить себе дорожку. Бонел же Эдвину отчим, и особой любви между ними не было.
— Расскажи-ка мне, как вы там сговорились с Бонелом, когда ты задумала во второй раз замуж выйти.
— Ну, когда Эдвину было девять лет, умер Эвард, и его мастерская перешла к Мартину Белкоту. Все дела шли, как и раньше, — Мартин недаром учился у Эварда ремеслу. И жили мы по-прежнему одной семьей, а как-то раз в мастерскую заглянул Гервас. Хотел заказать какие-то филенки, а тут увидел меня, и сильно я ему приглянулась. А он был мужчина видный, крепкого здоровья, и такой обходительный... да еще заладил, что коли я за него пойду, то он объявит Эдвина наследником и оставит ему Малийли. А ты сам посуди: у Мартина с Сибил своих четыре рта — поди прокорми. Я должна была подумать о том, как Эдвина поставить на ноги.
— А обернулось-то все худо, — понимающе кивнул Кадфаэль. — Дивиться тут нечему: с одной стороны, мужчина в годах, никогда детей не имевший, а с другой, мальчонка проказливый. Вот и нашла коса на камень.
— Это точно, — со вздохом признала Ричильдис, — если один скажет «стрижено», то другой — «брито». Эдвин мальчик балованный, привык к вольной жизни и делал все по-своему. А водился все больше с Эдви, как и прежде. Ну а Гервас, тот стал мальчику выговаривать, что ему, наследнику манора, не пристало якшаться с ремесленниками и прочим простонародьем. Эдвина это злило, он ведь любит Эдви, да и родня же он ему. Хотя, по правде сказать, бывали у Эдвина дружки не из больно-то почтенных домов. Короче говоря, ссорились они каждый день. Когда Эдвину попадало от Герваса, он убегал к Мартину и прятался там целыми днями. Гервас и запирать его пробовал, да тот все равно ухитрялся вылезти, а если не сможет, то чем другим отчиму насолит. В конце концов Гервас заявил, что раз парень водит компанию со всеми голодранцами Шрусбери, то, стало быть, и сам тяготеет к низкому ремеслу, потому как яблоко от яблони недалеко падает. А коли так, не лучше ли ему и впрямь податься к кому-нибудь в подмастерья. Это он так, сгоряча сказал, а Эдвин, хоть и прекрасно его понял, сделал вид, что принял слова отчима за чистую монету, — да так и поступил. Когда Гервас о том прослышал, он еще пуще взбеленился. Вот тогда-то он и поклялся, что отдаст свой манор бенедиктинцам, а сам переберется в аббатство. «Земли, которые я собирался ему оставить, его вовсе не интересуют, — горячился Гервас, — так с чего я должен беречь их для неблагодарного мальчишки?» Вот так, в порыве гнева, муж велел составить этот договор и порешил перебраться сюда еще до Рождества.
— Ну а паренек что на это сказал? Он-то, наверное, не думал, что дело так обернется?
— Никак не думал! Он примчался со всех ног и даже каялся, правда, и возмущался тоже. Божился, что любит Малийли, что никогда не выказывал к нему пренебрежения, и заверял, что, достанься манор ему, он бы заботился о нем как следует.