Наступил девятнадцатый век
Наступил девятнадцатый век,
вот и долгими стали разлуки
и привычным случайный ночлег,
но такими же добрыми руки.
Я так часто их вижу во сне:
то, как долго меня обнимали,
а потом на вагонном окне
что-то важное быстро писали.
Поезда у перронов, свистки,
многочисленные пожитки
Им на смену пришли ямщики,
бездорожье, метель и кибитки.
Раньше при поездах скоростных
ночь в пути вот и встретились снова,
а теперь я на перекладных,
перегоны по паре целковых.
И кричу ямщику я: «Живей!»
Вот и двор постоялый за кручей.
И спешу я менять лошадей,
чернобровый, безусый поручик.
И опять фантастический снег
грациозно ложится на плечи.
Так двадцатый окончился век,
но остались короткими встречи
Дикая кошка
Здесь звери в зверином весельи
идут по горячим следам.
А чуточку дальше ущелье,
в ущелье пещера, а там!
Там вкусно, призывно и жарко
дымится очаг до утра,
и женщина в пепле и шкварках
колдует всю ночь у костра.
Там шкуры навалены в груды,
там стены обложены мхом,
за камнем теснятся сосуды,
наполненные молоком.
Там пахнет младенцем и псиной,
там дремлет прирученный пёс.
Ручной страхолюдный мужчина
с косматою гривой волос
ленивым зевком разверзает
зубами утыканный рот,
и жарко по космам стекает
огромными каплями пот.
Там каждому ложка и плошка,
там каждому сытный обед.
И всё же лукавая кошка
гуляет сама по себе.
Лебеди
И плыли
красивые лебеди. Сад весь в цвету.
Прохожие хлеб им крошили,
а птицы ловили его на лету
и плыли, и плыли
Ворона
Ком птицы, сорвавшись,
стремительно вниз пал,
и женщины звали на помощь мужчин.
Я бросился к птице
и выхватил из-под
колёс
проезжающих мимо машин.
Она не пыталась от рук защититься,
но в спину летели мне
крики ворон,
пока я больную,
притихшую птицу
заботливо нёс
на соседний газон.
И те,
что вчера назывались «сатрапы»,
делившие с нею
добычу и кров,
кружили,
расставив когтистые лапы,
почувствовав
жертвы горячую кровь.
А эта ворона
была так спокойна,
как будто давно уже
выжила страх,
как всё повидавший
великий разбойник,
дождавшийся пыток,
суда и костра.
Как будто
ещё в то недавнее время,
когда и она учиняла разбой,
решила,
чем сбросила тяжкое бремя:
«Когда-нибудь
это случится со мной».
Фарфоровый верблюд
Вдоль Гегеля и Канта
и вдоль хрустальных блюд
шагает по серванту
фарфоровый верблюд.
С обложки вслед смеётся
косматый Лев Толстой.
Верблюд в него плюётся
фарфоровой слюной.
А на серванте стынут
в пыли его следы.
И как верблюд в пустыне,
он может без воды.
Пусть неприродно как-то
и пусть не на песке,
цветёт колючий кактус,
посаженный в горшке.
И, право, в целом свете
нет жарче стороны.
Палящим солнцем светит
светильник со стены.
И зной и холод злющий
верблюд терпеть готов
за счёт своих могучих
фарфоровых горбов.
И головой безрогой
качает он своей.
В ней копошится много
фарфоровых идей.
И не устанем хором
мы повторять с тобой:
ну что ж, что из фарфора
он всё равно живой!
И мы его не бросим
не то чтобы хорош,
а просто, если бросишь,
то точно разобьёшь.
А что там с Лаперузом?
Вольная фантазия на тему жизни и смерти французского короля
Людовика XVI
Луи Шестнадцатый, король,
на лбу натёр мозоли,
пока решал, какую роль
сыграет на престоле.
Король решил: негоже зря
просиживать рейтузы.
Решил и покорять моря
отправил Лаперуза2.
В пять сотен тонн фрегат «Буссоль»3
был водоизмещеньем.
Фрегат надёжен, но король
измучился сомненьем.
Порой бриошь4 водой запьёт,
лежит с набитым пузом,
и мысль покоя не даёт:
А что там с Лаперузом?
И всё ж, тщеславья не тая,
он тешился мечтою:
Да будет Франция моя
владычицей морскою!
Но год за годом нет вестей
от графа Лаперуза.
Нашли останки кораблей
в морях у Санта-Круза.
И каждый истинный француз
оплакивал потерю.
И вдруг ещё один конфуз!
Король сказал: «Не верю!
Не может быть, чтоб адмирал
пошёл на корм медузам!»
И вновь придворных допекал:
«А что там с Лаперузом?»
Он потерял покой, в сердцах
отверг соблазны света.
Одна скучала на балах
Мари-Антуанетта5.
Король совсем не уделял
вниманья брачным узам
и даже в спальне вопрошал:
«А что там с Лаперузом?»
На короля пенять-то грех,
бывали и поплоше.
Но те следили, чтоб на всех
в стране пекли бриоши.
Нет хлеба ешь бриошь, но вот,
со всем почтеньем к музам,
плевать, когда пустой живот,
на то, что с Лаперузом!
Народ пошёл громить Версаль,
народ возжаждал крови.
И свергли короля! А жаль!
Хороший был Людовик!
Его в темницу волокли
то на себе, то юзом.
Но повторял одно Луи:
«А что там с Лаперузом?»
«Попался, Сир! Тебе капец!
толпа кричала злобно.
Ты не Бурбон, а ты Капет!6»
И смех гремел взахлёб, но
король ответил: «Раз уж я
стал непомерным грузом,
со мною ясно всё, друзья.
А что там с Лаперузом?»
Я был бы рад рассказ прервать
не на минорной ноте!
Увы, друзья, не даст соврать
король на эшафоте.
Поверх толпы он смотрит вдаль
и говорит: «Французы!
Вот вам смешно, а мне вас жаль.
Не ждите Лаперуза!»