Партитуры не горят. Том I
Опыт рефлексии над загадками одной легендарной судьбы
Николай Андреевич Боровой
© Николай Андреевич Боровой, 2019
ПАРТИТУРЫ НЕ ГОРЯТ
Опыт рефлексии над загадками одной творческой судьбы
Посвящается матери.
«Как художник Рубинштейн был дуидентичен, русское в его творчестве и эстетическом сознании сочеталось с универсальным и общеевропейским и олицетворяло тот этап истории национальной культуры, когда русское не просто не было антагонистично, полярно европейскому и общемировому, но напротив было и ощущалось неотъемлемой составляющей таковых»
«Романтизм в европейской музыке 19 века это в известной мере гуманистический культ самовыражения, высшей ценности личности, единичного человека, обусловливающий высшую же приоритетность для музыкального искусства дилемм существования и судьбы человека, парадигм философского осознания мира, исповеди внутреннего мира и душевных глубин человека, национальное в музыке, на всем протяжении романтического века так или иначе включавшееся в ее творчество, интересует лишь как инструмент и язык экзистенциально-философского самовыражения личности, в способности послужить таковому. Самовыражение, его глубина и правда, символичность и поэтичность, являются богом и идолом романтической музыки в той же мере, в которой в русской музыке второй половины 19 века, определенной в ее облике эстетикой и установками стасовского круга, таковыми являются фольклорная характерность и национально-стилистическое своеобразие, внятная национальная идентичность, всеобъемлющая национальность музыки как искусства в целом»
«Трагедия музыки Рубинштейна, ее радикальной отверженности при жизни композитора, и целенаправленной обреченности на забвение после его смерти это трагедия искусства, глубоко диалогичного и открытого, пронизанного универсалистскими по сути идеалами и стремлениями, и привносящего таковые в культуру, которой они в этот период программно чужды, охваченную тенденциями национализма, борениями идентичности и самосознания, связанными с этим, и бескомпромиссными по характеру дихотомиями и дилеммами, то есть мощными процессами антиуниверсалистского толка»
1.
В 1857 году Антон Рубинштейн, разочарованный оглушительным провалом одной из своих опер, опубликовал в немецком издании статью, где выражал мысль о невозможности создания национальной оперы, подразумевая под этим оперное произведение, воплощающее в себе национальную сюжетность и национальный характер музыки.
Увы партитура оперы не сохранилась, и мы не можем судить, был ли провал оперы обусловлен ее недостатками или тенденциозностью вкусов публики, как это бывало с музыкой Рубинштейна не раз. Ведь сохранившаяся увертюра к опере «Дмитрий Донской» доносит до слуха полную мысли и удивительной мощи чувства, так раскрывающую «вулканический» темперамент Рубинштейна человека, исполнителя и композитора, вызывающую несомненный интерес музыку, однако и эта опера Рубинштейна познала в свое время провал.
Дело, однако, не в этом.
Эта статья сыграла в судьбе Рубинштейна роль поистине роковую. Брошенная в запале разочарования мысль о невозможности создания национальной оперы, буквально взорвала русскую музыкально-патриотическую общественность. Во-первых Рубинштейн наступал даже не на «больную мозоль», а на тщательно пестуемое этой общественностью детище, ведь надо напомнить, что идеологи русского музыкального и культурного «подъема», и В. Стасов в их главе, именно в опере видели наиболее близкий русскому характеру музыкальный жанр, в развитии которого русская музыка должна раскрыть и выразить свою национальную самобытность. Достаточно вспомнить, что жанр инструментального концерта клеймился Стасовым как «чуждый русской музыкальности» и искусственно насаждаемый в мире русской музыки «немецкой академичностью». Ответом на статью Рубинштейна стала немедленно вышедшая статья Стасова, где Рубинштейн однозначно назывался как «явление, глубоко нам враждебное и чуждое». Фактически эта статья стала давно напрашивавшимся, но впервые внятно произнесенным «ату», она ознаменовала начало травли Рубинштейна-композитора (на Рубинштейна великого из величайших пианиста, никто посягнуть не посмел), которая продолжилась и весь последующий жизненный путь Рубинштейна, и в известном смысле растянулась на целый век после его смерти