Он знал, что не только политические злоключения отражались на жизни его друга. Последнее осуждение явилось результатом внебрачной связи с молодой француженкой Лоранс Полет.
— А вы, Рожье, — поинтересовалась Маргарет, — вы все еще живете среди «kiekenfretters» — «пожирателей цыплят»?
— Да, в Брюсселе. Уже пять лет. Но я серьезно подумываю перебраться в Италию. В Рим скорее всего.
— Бог мой! По какой причине?
— Потому что мне уже стукнуло сорок и пришло время повидать мир.
— Он прав, — одобрил Ван Эйк. — Короткие путешествия не приносят вдохновения. А в Риме делаются чудесные вещи. Во время последней поездки я встретил…
— Прости, — прервала его Маргарет. — Вы, разумеется, отужинаете с нами?
Они согласились.
— Мы даже злоупотребим вашим гостеприимством, уточнил Кампен. — Прежде чем прийти к вам, мы обегали все гостиницы и постоялые дворы и нигде не нашли ни одной свободной комнаты.
— Неудивительно. Сегодня начало ярмарки, и Брюгге захвачен торгашами, прибывшими со всей Европы. Но не беспокойтесь, мы выйдем из положения… Сейчас я вас покину: служанка ждет моих распоряжений.
Едва Маргарет вышла, Ван Эйк продолжил:
— Итак, я говорил, что встретил там весьма интересных художников. Они, конечно, еще не овладели искусством искусств, как мы. Но их успехи в работе с темперой достойны похвалы.
Странно, но восхищение художника не вызвало ответного восторга. Оба мужчины только слушали. Было заметно, что их мысли далеко отсюда. Мэтр подумал, что, вероятно, сказывается усталость от поездки, а возможно, такое демонстративное равнодушие вызвано тайным чувством соперничества, дремавшим в каждом фламандском художнике и просыпавшимся, когда при нем говорили о художниках с юга; впрочем, чувство это было взаимным. И все же перед ним сидели два великих художника. У Робера Кампена была большая мастерская, из которой вышли художники неоспоримых качеств; среди них… Рожье. Известность Кампена еще только росла, и хотя сегодня он переживал не лучшее время своей жизни, его слава среди молодых художников не уменьшалась. Что касается Рожье, то, несмотря на молодость, он был уже знаменит, богат и осыпан милостями больше, чем Кампен.
Пребывая в неведении, Ван Эйк предпочел сменить тему:
— Скажи-ка, Рожье, правду говорят, что твой старший сын стал монахом картезианского ордена в Герине?
— Да. Он сделал то, что должен был сделать я в молодые годы.
— Фландрия лишилась бы великого художника, и мы никогда бы не любовались твоим величественным «Благовещением».
Ван Эйк чуть не отпустил шутливое замечание по поводу двух деталей этого произведения, полностью «заимствованных», по его мнению, с написанной им самим картины четы Арнольфини, — в частности, пурпурный цвет кровати и чеканка на паникадиле, — но удержался, предвидя реакцию, которую вызовет такое замечание.
— Долго ли собираетесь пробыть в Брюгге? Ярмарка…
Он не закончил фразы. Рожье Ван дер Вейден быстро встал и подошел к окну, будто чего-то остерегаясь. Его движение только утвердило Ван Эйка в его опасениях.
— Что случилось? — Он повернулся к Кампену: — Вы здесь не случайно, не так ли? Не ради удовольствия?
Турнеец заморгал, словно его выдернули из сна:
— Ты не ошибаешься. Происходит нечто серьезное. Ты, очевидно, в курсе событий, потрясающих Фландрию вот уже несколько месяцев.
— Ты имеешь в виду смерть наших собратьев? Это трагедия, я знаю. Какой-нибудь сумасшедший…
— Увы, нет. Здесь видна не рука сумасшедшего, еще меньше — не отдельный случай. Дело гораздо серьезнее. Один из моих подмастерьев подвергся нападению четыре дня назад. В тот же день, что и Николас Слутер, и практически в тот же час. Он все еще находится между жизнью и смертью.