Когда еду поставили перед Жоссом – хлеб оказался горячим и необыкновенно вкусным, тут же был и ломтик какого-то острого сыра, Жосс предположил, что козьего, – аббатиса заговорила:
– Гуннора была с нами немногим меньше года, и я не могу сказать, что ее вхождение в нашу общину было совсем уж успешным. Во время нашей первой встречи она выглядела набожной, с жаром говорила о своей уверенности в призвании. Но… – Черные брови аббатисы шевельнулись навстречу друг другу. – Чего-то не хватало. Все это звучало не совсем искренне. – Элевайз посмотрела на Жосса, и на ее лице снова появилась едва заметная улыбка. – Вы, конечно, попросите объяснить, что я имею в виду, но, боюсь, я не смогу это сделать. Скажу только, что характер Гунноры, в общем и целом, не подходил для монашеской жизни. Она говорила правильные вещи, но они шли не от сердца. Посему Гуннора не могла стать своей среди нас, и, понимая это, она, естественно, не была здесь счастлива.
Тут же поправив себя, Элевайз добавила:
– Точнее, не казалась счастливой, поскольку Гуннора не доверяла свои мысли ни мне, ни, насколько мне известно, кому-либо из сестер.
– Понятно.
Жосс пытался мысленно набросать портрет мертвой монахини, но у него ничего не получалось. Что-то не соединялось. До этого момента она была всего лишь мертвой монахиней. Теперь, неожиданно, она стала личностью. Не очень счастливой личностью.
– У нее были близкие подруги? – спросил Жосс скорее для того, чтобы сказать хоть что-нибудь, нежели чем искренне желая действительно узнать о подругах. В самом деле, разве это имело какое-нибудь значение?
– Нет. – Аббатиса не поколебалась ни на секунду. – Думаю, нет, не было. До тех пор пока…
Ее прервал стук в дверь, и почти в тот же миг на пороге появилась толстая монахиня лет пятидесяти.
– Аббатиса Элевайз, мне так неловко врываться к вам, но… Ой! Простите!
Залившись багровой краской от смущения, монахиня попятилась из комнаты.
– Позвольте представить вам нашу лекарку, сестру Евфимию, – спокойно сказала аббатиса. – Евфимия, вернись, это Жосс Аквинский.
Жосс встал и поклонился.
– Он прибыл к нам от двора Плантагенета. Он хочет знать, что мы можем сообщить ему о бедной Гунноре.
– Да? – Глаза сестры Евфимии расширились. – Зачем?
Аббатиса Элевайз посмотрела на Жосса, безмолвно спрашивая, следует ли ей говорить или Жосс сам все объяснит. Не получив никакого ответа, она заговорила:
– Затем, Евфимия, что королю Ричарду вдвойне важно знать, какие мотивы привели к этому убийству. С одной стороны, Гуннора принадлежала к нашей общине в Хокенли, а мать Ричарда, королева Алиенора, очень благоволит нашей обители. С другой стороны, для того чтобы восславить доброе и милосердное имя нашего нового правителя, из тюрем было освобождено множество заключенных, так вот, похоже, один из них и совершил насилие над нашей сестрой.
Жосс не помнил, чтобы какая-либо из этих двух причин была обозначена в королевских бумагах. Его мнение об аббатисе Элевайз росло.
Сестра выглядела теперь еще более подавленной.
– Аббатиса, как раз насчет бедной девочки мне и надо с вами поговорить! Только… – Она многозначительно посмотрела на Жосса.
– Я подожду за дверью, – сказал он.
– Нет, – произнесла аббатиса Элевайз тоном, говорящим о том, что она давно привыкла к выполнению своих указаний – Что бы ни сказала Евфимия, я должна буду повторить это вам. Лучше, если вы услышите все из ее собственных уст. Итак, Евфимия?
Жоссу было жалко несчастную сестру, которая, совершенно очевидно, не ожидала и не хотела присутствия в комнате кого-либо, кроме аббатисы.
– Это не просто, – уклончиво проговорила она.
– Убеждена, что не просто. – Аббатиса была непреклонна. – И все же, пожалуйста, попытайся.
– Я знаю, мне не следовало делать этого, – запричитала сестра. – То, что я совершила, навсегда останется на моей совести.