- Так вот и живешь, - махал он рукой, возвращаясь на место и наотмашь наливая себе коньяку. - Так и живешь.
Борисовы первое время больше гордились за своего постояльца, но постепенно забылись и тоже расчувствовались.
К половине третьего Аркадий Исаевич стал все настойчивее уверять в неуместности продолжения концерта, но его умоляли все вместе и каждый по очереди, так что кончилось тем, что играл он до четырех часов. Все, наконец, были уже расслаблены, и последующий разговор носил обрывочный характер. Спрашивали у Эйслера, за что он был выслан из Москвы. Он охотно отвечал, но, оказалось, что толком и сам не знает. Как-будто за какие-то разговоры, но за какие и с кем, ему не пояснили. Осудили его больше года тому назад, и год этот провел он в Твери. Но оттуда, по его словам, рекомендовали ему убраться, потому что на домашние концерты его стало собираться слишком много народу.
Около пяти начали прощаться. Жалов все спрашивал, можно ли будет еще послушать его, и когда. Аркадий Исаевич обещал и даже от примерных сроков не уклонился. Он и в дальнейшем на удивление никого не заставлял упрашивать себя. И довольно скоро стали случаться у него в комнате настоящие концерты, которые Вера Андреевна старалась, конечно, не пропускать, и с каждым разом на которых появлялись все новые лица.
Несколько раз приходил неизвестно откуда прослышавший о концертах Вольф, а однажды, уже этой зимой, ко всеобщему смятению явился вместе с Вольфом только что вступивший тогда в должность первый секретарь Зольского райкома ВКП(б) Михаил Михайлович Свист с супругой. Они тогда немного опоздали, и им наперебой стали освобождать места. Но Михаил Михайлович, усадив супругу, сам преспокойно уселся на пол, чем обязал к тому же и перепуганного Вольфа. Слушал он очень внимательно, сосредоточенно морщил лоб. В конце долго тряс руку Аркадия Исаевича и, похлопывая его по ладони, предлагал при какой-нибудь надобности обращаться прямо к нему.
Осенью на концертах собиралось иногда человек до двадцати народу, так что не хватало места, и стояли в дверях. Эйслер играл Бетховена, Листа, Шопена, реже - Рахманинова, Чайковского, иногда других. Борисовы с пониманием относились к таким собраниям. Иван Семенович сам расставлял стулья, и даже, если народу случалось все-таки поменьше, Калерия Петровна предлагала слушателям чаю.
Осенью же Аркадий Исаевич начал заниматься на пианино с Леночкой. К гордости родителей девочка делала успехи - вскоре сама уже разбирала ноты и довольно твердо наигрывала первые мелодии. Дружба старого музыканта и его маленькой ученицы была трогательной. Он называл ее "моя маленькая lady", она его "дедушка Эйслер", и вдвоем при посторонних имели они всегда такой вид, будто хранилась между ними какая-то радостная тайна.
Еще в феврале, через месяц после прибытия Аркадия Исаевича в Зольск, по протекции Жалова, но все-таки не без труда, опального пианиста устроили продавцом в газетном киоске на привокзальной площади. Службой своей Эйслер был очень доволен, возвращался с нее всегда в хорошем расположении духа, приносил в квартиру свежие журналы, делился своими наблюдениями над покупателями. Человек он был очень дружелюбный, и в городе сразу появилось у него множество знакомых. Когда иногда вдвоем с Верой Андреевной шли они по центральным улицам, то и дело приходилось ему приветствовать кого-нибудь, кому-нибудь кивать, с кем-нибудь останавливаться поговорить.
По мере возрастания в городе его популярности, к нему все чаще поступали предложения о частных уроках - и иногда от очень значительных лиц. Но Эйслер неизменно отказывался и здесь ни на какие уговоры не поддавался. Хотя безусловно мог бы, приняв лишь несколько предложений, зарабатывать втрое больше, времени затрачивая втрое меньше, чем в газетном киоске.