«Мой ангел в погонах, замотан и груб»
Мой ангел в погонах, замотан и груб.
Тяжелые веки, блуждающий взгляд.
Упрямая складка ложится у губ.
Он хочет вернуться на небо назад.
В далекие кущи, где град золотой,
Где воды хрустальны, где небо поет.
Ему там привычней, он все-таки свой.
Но ангелам воли никто не дает.
Мой ангел в папахе, из черной овцы.
Седая щетина, небритый три дня.
И мы с ним похожи, хоть не близнецы.
Я так же как он, ненавижу меня.
А он обречен за двоих огребать,
За мною, по ходу, идти до конца
Но он помогает мне на ноги встать.
Он порох и кровь мне смывает с лица.
Мой ангел в мундире далеких времен,
А если соврет, то всего ничего.
Он рубит наотмашь, он пьет самогон,
И тут уже я защищаю его.
От божьего гнева, гремящего ввысь,
Но этому ангелу все нипочем!
Когда на расстреле нас ставят вдвоем,
Он тихо на ухо шепнет улыбнись!
А я его
молча
закрою плечом
«Любимая»
Любимая
Рахиль читает письмо и плачет.
Она знает, кругом война, а ее Иван ушел в казаки.
Бездымная
Встает заря, никому ничего не знача,
И как отыскать в уходящей луне волшебные знаки
Пророчеств.
Так много метаний, религий и вер.
Твоему маленькому сердцу трудно вместить все их.
Без отчеств,
Имен, фамилий, крестьянин ли, офицер,
Знает, есть черное время боли, чистое время смеху.
Еще любви!
Впрочем, ей любое время к лицу.
Ее не волнуют даты, народы, запреты или вопросы.
Храм на крови,
Книга, не устремляющаяся к концу,
Горящие под солнцем Израиля тихие русские росы.
У губ твоих,
Конь мой склонен и поводья дрожат в руке.
Лишь мой поцелуй горделиво опустит тебя на колени.
Кроткий стих,
Как выстрел шальной, услышанный вдалеке.
Это только наша, а не их земля, с Кубани и до Тюмени!
Рахиль моя
Вдох мой/выдох, меж ними проходит жизнь.
Целую ладони твои, крещусь на иконы, беру шашку.
Прости меня,
Уходят в былое сны и напевы тризн.
Есть лишь Божий суд и я с душой своей нараспашку
«Я твои цепи, выточенные из цельной кости»
Я твои цепи, выточенные из цельной кости.
Ты их не чувствуешь, тебя от них не спасти.
Ты даже не знаешь о крепости их и длине,
Когда кладешь свои руки на плечи дней.
Ты выходишь из дома, прикованная ко мне.
Моё сердце сразу становится холодней,
Мои губы бледнеют, как белеет кость,
Мои сны и рифмы ты сметаешь в горсть.
И неспешно слизываешь с ладони,
Словно образ чеканный на полукроне,
Опустив молчаливо в моё вино
Лишь одно серебряное звено.
Удержав меня крепче оков
Костяных стихов
«Я знаю, что ты красива»
Я знаю, что ты красива.
Любуюсь тобой по ночам
И вижу, как тень оливы
Бежит по твоим плечам.
Под Римом беспечно время,
А ночь охлаждает жар.
На месяца звонкое стремя
Бросая свой пеньюар,
Ты падаешь, как на площадь,
Что нежностью замело,
И тонко-хрусткая простынь
Вдыхает твоё тепло.
Целую твои ресницы
Часами или веками,
А смерть вырывает страницы
С нашими именами.
И тянется за горизонт
Твой сонный и сладкий стон
Виктор Перепечкин
«Если б стихами мы все говорили»
Если б стихами мы все говорили,
Мирно спрягали погоду в катрене,
Мир, словно курица, не был на гриле
Иль доморощенным львом на арене.
Если б заботы свои рифмовали,
Сеяли свет в поэтическом поле,
Каждый бы день, как дитя, обмывали,
Не было страха звериного, боли.
Если бы в ритме едином стучали
Наши миры, что не знают покоя,
Души, как чайки, в ночи не кричали.
Бог не спросил бы: что это такое?
Если б стихами мы все говорили
И под словами не прятали лица,
Даже не знаю, что мы б натворили,
Если уж в сердце такое творится!
«Взметнулся к небу чёрный столб»
Посвящается Наталье Качуевской, санинструктору 28-й Армии
Взметнулся к небу чёрный столб.
Огонь! Вдруг слева голос грубый.
Назад ни шагу!.. Насмерть!.. Стоп!
Чуть слышно мама спели губы.
А на зубах скрипел песок.
От взрывов уши заложило.
Туда бросок, сюда бросок
Рубцом на шее вспухла жила.
Боец ни жив, ни мёртв худой
Жизнь снова вытянет ручонки.
Здесь в землю врыт, под Хулхутой,
Бессмертный полк её девчонки.
Сестрёнка, девочка совсем,
(А горе уж не корка хлеба!),
В кровавой видела росе
Всю степь и взмыленное небо.
В полста шагах лежит овраг.
Там раненых как лет ей двадцать.
Пробита брешь в атаке Враг
Не думал, в общем-то, сдаваться.
Вчера ещё и школьный мел
Всё помнил: звали её Натой.
Чтоб вражий дух окаменел
Себя подорвала гранатой!
За двадцать раненых в кольце
Огня и ненависти тёртой,
С последней думой о бойце,
Кто ни живой пока, ни мёртвый.
Наташа Ната Натали
В полях скорбели ковыли.
Бог кулаком внезапно стукнул,
Чтоб там, в недремлющей дали,
Жила бы вечно санинструктор.
Чтоб помнили её в лицо,
С тяжёлой сумкою с бинтами.
И тех, бессмертных, перед нами,
Спасённых девочкой бойцов.
Взметнулся в небо белый столб.
Проговорились медью трубы.
Назад ни шагу!.. Насмерть!.. Стоп!
Чуть слышно Ната пели губы.