Не вдаваясь в подробности, замечу, что одним этим обращением Коломенский признает за поэтом Жакобом статус «божьего человека», самой слабой, самой безответной жертвы из всего «населенья барака», почти юродивого, покинуть которого всесильному хозяину при текущем положении вещей (вот Бог, а вот Жакоб) и невозможно, и немилосердно, и подло, и стыдно. Молитвой за Макса он дает Богу шанс на еще одно, крайнее, доказательство бытия. Он позволяет себе мечтать, сомневаться, фантазировать, словно бы ударяясь в крайние нелепости упований, как всегда поступает мозг человека, ища спасенья если не себе, так присному своему.
Переиграем на хилого Макса
нужно всего половину солдата:
то есть, сапог, полыхающий ваксой,
руку и в ней рукоять автомата,
рот, чтоб кричать «хендехох!» все в порядке!
Вот они шествуют улицей оба:
Макс и сапог-«хендехох!» -рукоятка.
Так конвоируют Макса Жакоба.
Но безжалостное знание сюжета возвращает его к действительности. Он сходит с высшей ноты, снова утапливая Макса Жакоба в общий котел растерзанной Европы, обратно в населенье, осознавая, что конкретная человеческая жизнь для арифметики исторического процесса (будь он неладен) ничто, пустота, небыль.
Сорок четвертый бьет, как чугунка.
Что ему Макс гнилая времянка?
И к предпоследней строфе мышеловка неправосудия небесного захлопывается. Доказательства бытия Божия не произошло. По маловерию ли публики, по лени солиста рассуждения вторичны. Важно лишь то, что оборвалась последняя надежда, что пьеса кровожадна и нелепа. Торжествует подлая реальность, человек покинут в одиночестве.
Макса Жакоба монаха, паяца,
полухудожника, полупоэта
Боже, помилуй! Не надо бояться
сплетен, оценок, критической дури
Небо над Францией чистое нету,
кроме разводов берлинской лазури,
в нем ничего. Никого нету, кто бы
взял и помиловал Макса Жакоба.
Никогда еще мирное словосочетание «чистое небо» не несло в себе столько мучительного молчания.
«Попытка мемуаров» (маленькая поэма или длинное стихотворение, как любит классифицировать ее автор) для меня стоит особняком. Этот небольшой, драматургически очень верно сделанный текст, профессионально, точно исполненная бытовая зарисовка, от дел кухонных (в прямом смысле) взлетающая к высотам алигьерическим, библейским посвящен памяти петербургской поэтессы Нонны Слепаковой. Надо отметить, это не «поминальное» стихотворение в прямом смысле слова, потому хотя бы, что Слепакова там не героиня, не действующее лицо, а скорей, персонаж с моментального фотоснимка памяти автора «наравне с другими», быть может, только в первом ряду. И она жива в этом тексте, не случайно и финал стихотворения дает ее живой, хотя предварительно идет рассказ об общении-быте-смерти-отпевании. Вероятно, в каком-то смысле она вообще жива; во всяком случае, последние строки поэмы инициируют чудовищное ощущение ее реального присутствия. И неизбежной будущей казни, конечно, ибо рак приглашение на казнь.
Однако, обо всем по порядку.
Зачин текста легок до балагурства, излюбленный ударный прием коломенской иронии:
Мне пора печатать воспоминанья,
Разводить их, как на окне герань. Я
Помню пару дат и штрихи к портретам
Почему бы всем не узнать об этом?
Я ведь, правда, был молодым я помню
Так, в непринужденной манере, Коломенский далее излагает сюжетную канву фактически, ничем ее не приукрашивая, тасуя спокойные, серенькие детали, на фоне которых резкое:
И стучал мой путь колесом трамвая,
И шатались люди, не уставая
Проходить сквозь память иглой по шерсти,
Оставляя черную цепь отверстий
производит эффект саднящий, ноющий и, напротив «противошерстный», как первая метастаза грядущей боли.
А затем опять возврат к прежней как будто бы безразличной, насмешливой наблюдательности, ровным бытовым нюансам: поэтесса, муж, кошка, портрет на стене, рыбный суп, «сигаретный дым, отварной картофель» привычный и сознательный отказ Коломенского от пафосности, трепетания поэтическими крылами, дешевых попыток парения. Он отделяет поэтессу общественную от поэтессы домашней и подает последнюю в ракурсе пяти-десяти секунд, мгновенного любительского фотоснимка с изнанки, настоящей, очень живой, тут же сетуя на небрежность памяти: