Разбудил его тихий разговор. Высунул сверху вихрастую голову: интересно же! В полумраке сарая, у самой загородки с коровой Маней и подсвинком Додей, различил два юношеских силуэта. Только хотел крикнуть: «Серега! Стась! Айда ко мне на сеновал!», но вовремя вспомнил, что он вроде как бы в бегах, и выходить, пока не соскучились все как следует, не стоит: надо выждать время.
Откупились, гады. В жандармерии малого и слушать не стали. Ясен пень, у Лозовских все там подмаслено, сколько самогона через них течет. Подстеречь, и сзади обухом по темени, донесся до «беглеца» низкий голос Сергея. Можно у постоялого двора подождать, каждую пятницу нажираются, бери, гавриков, тепленькими.
Не пойдет. Поймут же сразу, чьих рук дело, Стась задумчиво приложил крепкую ладонь к подбородку, отчего вдруг сразу стал похож на покойного отца.
Кто поймет? Да у Лозовских полгмины врагов! Уроды, а не люди. Жадные твари. Мало кого обидели? Споили всю округу. Тьма таких, у кого руки по гадам чешутся!
Твое дело. Хочешь в тюрьму, никто не держит. Тут по-умному надо, Стась что-то азартно зашептал в ухо Сергею.
Мишке страсть как хотелось узнать, как надо по-умному прибить Лозовских, но слышно было плохо. Решил взглянуть и попытаться прочитать по губам, чего такого мудрого придумал Стась. Высунулся почти до самых стропил, да так неловко, что соскользнул по сухому сену прямо под ноги братьям.
Ты что тут делаешь, Мишка? Подслушиваешь, что ли? почти не удивился Сергей.
Да я тут сплю. Это мой сеновал! Мишка на всякий случай перешел в наступление.
Твоя тут только грязь под ногтями, уныло заметил Стась, понимая, что их планы попали под неожиданную угрозу провала.
Да я и не слышал ничего! яростно затараторил Мишка. А что, если этих Лозовских отравить? У мамки яд крысиный есть! Я знаю, где.
Миша, сейчас я с тобой буду говорить, как со взрослым. Смекаешь? Сергей ласково приобнял братишку за плечи, чего за ним никогда не водилось.
Я могила! Мы, Маруты, из нас слова каленым железом не вытянешь! Мишка сжал тонкие губы в ниточку, всем своим видом давая понять, что мужик он злой, деловой и серьезный.
Это ты точно подметил. Мы Маруты. У нас предателей в роду никогда не водилось. Хочешь быть первым? хитро сощурился Стась.
Ща в глаз кто-то получит, набычился Мишка.
Но-но, потише. Запомни, малой. Мы семья. Мы друг за друга загрызем. И наши враги это знают. Забыли, правда, вот. Но
Но мы им напомним, ярко-голубые глаза Стася вдруг потемнели и стали похожи на предгрозовое перебродское небо.
Точно! Разбросаем клочки по елочкам! заулыбался мальчик.
Подожди. Теперь от тебя, Мишка, зависит, есть у нас время или лучше все забыть. И простить, подставить левую щеку, как нам отец Филипп советует.
Что еще этим уродам подставить?! Давай так: что бы батька и родичи наши сделали, то и мы! Мишка чуть не подпрыгнул , чтоб донести свою мысль до рослых братьев.
Вот и не болтай. Что слышал, забудь. Розгами бить будут, ори, а про наш разговор не вспоминай. Ты ж Марута?
Я Марута! Это Землю жрать будем? поинтересовался Мишка, хотя и так дотумкал, что случайно стал участником очень серьезных взрослых дел.
Обойдемся. Достаточно твоего слова. Когда все случится, не радуйся и не горюй. А зачешется ляпнуть хоть слово, пойди и урони себе плуг на ногу, полегчает, Сергей потянул Стася к светлому проему дверей сарая.
Меня возьмите! Я на стреме могу, серьезно, тихо прошипел Мишка вслед, так, чтоб услыхали только братья.
Но они лишь отмахнулись, как от назойливой мухи.
* * *Пан Адам Еленский стоял в гостиной, вглядываясь помутневшим старческим взором в высоченное окно дома. Смотрел бесстрастно, холодно, не ожидая увидеть в ночном мощенном диким камнем дворе ничего нового. По старой кавалерийской привычке облокотился на ногу, небрежно переброшенную через спинку тонетовского стула, курил пахитоску, держа ее неловко между остатками большого и указательного пальца изуродованной руки. Память унесла его далеко назад.
Кажется, только вчера Черныш высекал искры из этих камней под худощавым седоком, будто влитом в седло. Бело-красное полотнище. Запах свободы, пьянящий, заполняющий все нутро без остатка. За столько лет рабства нашлись люди, поднялись, сбросили с себя шелуху испуга и покорности, «яшчэ польска не згинела», «покажем, братья, чья это земля, кто на ней хозяин».