И пусть её отругают, пусть. Главное снова оказаться дома
Но денег на обратную дорогу не было, а значит оставалось только идти вперёд.
Солнце давно село, над чужим городом сгустились сумерки, она устала и проголодалась.
И если бы не Снежок, которого Оксана прижимала к груди всё крепче, она бы, наверное, просто села на асфальт прямо посреди улицы и расплакалась.
Не плачь, Снежок, всё будет хорошо приговаривала Оксана, из последних сил сдерживая слезы Но они почему-то все равно капали и капали
Потом на улицах зажглись фонари, город перестал быть незнакомым и страшным, и все постепенно стало становиться хорошо.
Каким-то чудом вспомнился номер маршрутки, которая останавливалась совсем рядом с домом бабушки.
Ещё большим чудом нашелся дом, затем подъезд и квартира.
А потом Потом Оксана нажала на кнопку звонка, надеясь, что чудеса не прекратятся и бабушка окажется дома. Хотя, где ей ещё быть, ночью то? Она же бабушка!
Ты? Что случилось? И где родители? спросила бабушка, открыв дверь.
А потом, поняв, что внучка-второклассница приехала из другого города совершенно одна, очень тихо уточнила " ты хоть записку им оставила, что ко мне едешь?»
Оксана только молча мотнула головой. Сил оправдываться или объяснять причины своего поступка уже не было
Родителям тут же позвонили.
Засыпающую на ходу девчушку накормили и уложили спать.
А Снежок белоснежный игрушечный щенок, сторожил сон своей хозяйки, сидя на подушке
Утром приехали родители и всё стало совсем хорошо. Ну, или как-то так.
Став взрослой, Оксана много и часто путешествовала, но именно «вояж дамы с собачкой» навсегда остался самой длинной поездкой в ее жизни.
Елена ГольдбергОн никогда не был на войне
Именно в этом убеждали его дребезжащие, прерывающиеся голоса его детей и внуков современным смартфонам он упрямо предпочитал советский телефон с аккуратной прямоугольной трубкой, выдававший изо дня в день бойкую трель, знаменующую очередной звонок от близких.
Именно это доказывал город за окном, где нет зимы, а тёплое море приветливо распахивается навстречу небу, чтобы слиться с ним на линии горизонта. Даже рыжий кот, устроившийся на коленях, казался чем-то фундаментальным, будто само его присутствие являлось весомым аргументом.
Войны не было. Не здесь.
Он почти верил в это, но шрамы на груди не давали покоя, день за днём вгоняя разум в смятение. Почему-то мужчина не помнил, как их получил. Дочь отшучивалась, что все мужчины чудом выжившие дети; даже её годовалый сынишка уже успел ступить на путь мужского безрассудства и заработал шишку.
Он кивал голосу в трубке, но понимал, что не успокоится, пока не получит ответ.
Понимал он и то, что цена этого ответа может быть велика.
Радио изредка сбоило, и выдавало треск, в котором ему ясно слышались свист пуль и грохот взрывов. Он находил в доме клочки бумаги, на которых его рукой были выведены слова. Мужчина не помнил, как их писал, но звучали они каждый раз словно предупреждение.
«Не открывай коробку под кроватью».
«Не смотри».
«Не ищи правды».
«Забудь».
И десятки подобных.
Поначалу он пугался, но быстро привык выкидывать послания, не читая он слишком стар, чтобы волноваться по такому поводу. Всё перевернула последняя найденная записка. Прежде, чем отправить её в мусор, мужчина бросил на содержимое косой взгляд и впервые увидел вместо предупреждений имя. Женское имя. Как он ни старался, произнести его вслух не получалось: звуки комом застревали в горле, а внезапно пересохшие губы отказывались шевелиться. Именно в этот момент радио, исправно выводившее романс, вновь засбоило, и он воспринял это как знак.
Он решился.
***
Он был уверен, что под кроватью нет никакой коробки, от того и заглядывать под неё было даже как-то неловко. Мужчина опустился на колени, припав головой почти к самому полу, спина тут же безжалостно хрустнула, и закашлялся: пыли скопилось до неприличия много. Он попытался вспомнить, кто и когда в последний раз здесь убирался. И не смог.
Но в дальнем углу он увидел её и на секунду забыл, как дышать.
Картонная, обшарпанная коробка. Она, возможно, знала о нём гораздо больше, чем он мог представить. В ушах засвистело, а в сердце зашевелился животный страх.
«Не смотри», предупреждала бумага его почерком.