— Времени нет домой ехать, — обсасывая хрящик, сказал Иван Дмитриевич, — а то ни за какие деньги этого порося кушать бы не стал. Все равно что за покойником штаны донашивать.
— И правда, — с набитым ртом поддакнул Константинов. — Последнее дело.
Он был калач тертый, понимал, что для теплоты отношений полезно иногда и возразить начальству, но перед новым патроном устоять не мог — всегда соглашался.
— И не жри тогда! — рассвирепел Иван Дмитриевич. — Чего расселся? Ты вообще кем служишь-то? Козлом при конюшне? А ну, марш отсюда!
Константинов исчез, а Иван Дмитриевич заглянул в каморку камердинера. Тот понуро сидел на своем чемодане, со дна которого Рукавишников извлек серебряный портсигар.
— И взял, — вслух продолжил камердинер мучившую его мысль. — За апрель-то мне кто теперь жалованье заплатит?
— Заплатят, — пообещал Иван Дмитриевич. — Их величество Франц-Иосиф, император австрийский, он же венгерский король, этого так не оставит. Скажи лучше, ты раньше у Стрекаловых служил?
— У их, — равнодушно кивнул камердинер.
— Это место тебе барыня нашла? Стрекалова?
— Она.
— И сама часто здесь бывала?
— Иной раз бывала.
— А зачем?
— Поди, без меня знаете. Покойник был мужчина видный, у нее тоже самое главное, как у всех баб, — не поперек.
— Ладно. Ты когда сегодня утром на улицу побежал, парадное было открыто?
— Ага.
— А ключ?
— Изнутри торчал.
— Вечером, пока князь отдыхал, никого из гостей не было?
— Никого.
— А парадное?
— Если барин дома, они его не запирали. Только на ночь. Ключ в коридоре клали, на столике.
— Погоди! Положим, ты здесь, у себя, а князь — в спальне. Как он тебя позовет?
— Там сонетка есть в изголовье. Шнурочек такой. А колоколец — вон он.
— Сбегай-ка, — приказал Иван Дмитриевич. — Дерни.
Через минуту стальной язычок заливисто затрепетал, ударяясь в медное нёбо. Звонок был исправен.
— Что же это князь тебя ночью не позвал, когда его душить стали? — спросил Иван Дмитриевич, как только камердинер вернулся.
Тот сразу смекнул, в чем его могут обвинить, и взвыл дурным голосом:
— Не звонили они мне! Ей-богу, не звонили! Верите ли?
— Нет. Не верю, — сказал Иван Дмитриевич, хотя наверное знал, что камердинер говорит правду. Портсигар взял, бестия, а князя не трогал. И звонка не слыхал, не мог слышать, потому что и не было его, звонка-то.
Все это Иван Дмитриевич отлично понимал, однако еще раз повторил:
— Не верю.
Пускай, сукин сын, помучается, ему не вредно.
Итак, бедного князя нарочно перевернули ногами к изголовью, чтобы он не мог дотянуться до сонетки и позвать на помощь. Отсюда следовало, что кто-то из убийц раньше бывал в княжеской спальне и знал, где расположена эта сонетка.
Картина постепенно прояснялась.
Убийцы вошли в дом между восемью и десятью часами вечера, когда фон Аренсберг отдыхал и наружная дверь была открыта. Сперва притаились с вестибюле — за вешалкой, может быть, а после того, как князь уехал, перебрались в гостиную. Сидели с ногами на подоконнике, за шторой. Попивали водочку. Дождались, убили, взяли со столика ключ и ушли.
2
Какими сведениями руководствовался Певцов, чтобы из числа обучавшихся в Петербурге болгарских и сербских студентов отобрать троих, которые затем доставлены были в Миллионную, какие изучал секретные досье и картотеки, об этом Иван Дмитриевич так никогда и не узнал: жандармские тайны не имеют срока давности. Тут и доверенный агент Константинов был бессилен. А уж он-то знал все, вплоть до того, по каким дням недели начальник департамента полиции спит со своей юной супругой. Для Ивана Дмитриевича это имело сугубо практическое значение.