Расписанное многоцветными дымами небо над городом его поразило, разбудив творческое воображение. Сполохи литеек настроили на боевой лад. Его нарядили в робу металлурга, выдали полный "боекомплект", включая каску, светозащитные очки и прочее. Оторвавшись от секретарского стола, он вновь почувствовал себя на таежной тропе уссурийской тайги, под отрогами Сихотэ-Алиня, в Сучанской долине. В нем опять вспыхнул азарт вечного путешественника, открывателя новых неведомых далей. Он всегда был готов, как Пржевальский, идти по диким тропам и кручам. Добрый малый, двадцатитрехлетний Пим, персонаж его новеллы-письма, звал и в Бостон, и в Сидней, и в Гонолулу навстречу волнам, наперекор стихии.
В нем заработал застоявшийся мотор творчества. Застучал на полных оборотах, прокладывая сюжет, рисуя персонажей. Вернулись ночи Нальчика, Ростова, Краснодара, где создавался "Разгром". Пришло наконец снова время большой, важной работы. Он сидел за чужим письменным столом, в чужой квартире, где жил у знатного металлурга, и глядел немигающими, фосфоресцирующими глазами прямо перед собой, вслушиваясь в одному ему понятные позывные. "В минуты творчества, - вспоминал писатель Марк Колосов, - глаза у Фадеева казались сделанными из звездного вещества, как у Циолковского. Когда мозг Александра Александровича фосфоресцировал особенно интенсивно, он шумно вдыхал в себя воздух и выдыхал тонкой струей, как бы охлаждая внутреннее горение. Дул на кончики пальцев, словно их обжигало электрическим током..."
...И быстро записывал на чистом листе бумаги расшифрованные им сигналы из космоса. Он любил работать по свежим следам, по живым впечатлениям, не раз повторяя любимую фразу: "Куй железо, пока горячо. Куй!"
Уже был продуман сюжет, намечены персонажи, обозначены их имена, отобраны детали, живые штрихи, фразы...
Работа продолжалась в Переделкино.
Счастливый писатель прогуливался по дачному участку. Стряхивал дождевые капли с черемух. Пытался пересчитать звезды. Сбивался. Смеялся, как он умел. Вдруг затихал, вслушиваясь в дальние шумы: стучали электрички, пиликали в соседней деревеньке гармошки...
Вскинув голову, оглаживал сверкающие голубыми искрами волосы, вглядывался в рассветное солнце, провожал его глазами наверх, поражаясь возникающей глубине мироздания. Туда, в вышину, читал любимые строчки Бараташвили:
Цвет небесный, синий цвет полюбил я с юных лет,
В детстве мне он означал синеву иных начал,
И теперь, когда достиг я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам голубого не отдам...
На рабочем столе писателя росла стопка исписанных листов. Готова была почти половина романа: двадцать печатных листов. Главы из книги были напечатаны в журнале "Огонек". Оперативные корреспонденты раструбили на всю страну о новой работе. У Фадеева брали интервью, интересовались предысторией, прототипами, конфликтной ситуацией романа. Трубили о социальной актуальности, злободневности, важности. Заранее предсказывали успех и всеобщее признание. Фадеев вновь засыпал и просыпался под звуки барабанов и фанфар...
Но выковать роман не удалось.
Фиаско
Сталин и Маленков узнали об изменившейся ситуации в металлургии раньше Фадеева.
Но дипломатично промолчали. Вот как рассказывал сам писатель трагическую историю недописанного романа: "...И вот оказалось, что "грандиозное изобретение" было шарлатанством, обошлось государству в сотни миллионов рублей, геологов оклеветали, их реабилитировали".
Случившееся надолго выбило Фадеева из колеи. Обычно сдержанный, предпочитающий не распространяться о своих болячках, он не мог молчать, высказывая горькие мысли товарищам и друзьям.